Жизнь волшебника. Александр Гордеев
– как хотите, так и болтайтесь, если вас везут. Чок что
есть сил мчится за мотоциклом и всё равно отстаёт. Мотя-Мотя почти на ходу позволяет, наконец,
перетрухнувшим, но восторженным пассажирам свалиться с мотоцикла у кромки березняка. Ребята
садятся в высокую, но сухую, ломкую траву и ждут собаку. Для цепного, не привыкшего к бегу пса,
эта гонка что смерть. Нервно кусая травинки, друзья видят, как Чок напрямую, мимо дороги,
сбегает, будто падает в низину, но почему-то долго не появляется оттуда. Сбросив рюкзаки, они
уже отправляются его искать, как Чок появляется опять же не на дороге, а рядом, срезав путь по
влажному, с холодными ключиками оврагу. Он уже едва переставляет лапы, изо рта кусками
падает пышная, будто взбитая пена. Доковыляв до них, пёс валится у ног, но впадающие и
взбухающие бока не дают лежать. Он поднимается и тут же заваливается вновь. Раздуваясь,
кажется, сразу всем телом, Чок никак не может справиться с этим вздыманием боков. В его глазах
одновременно и физическая боль от разрывающихся лёгких, и радость, что его маленький хозяин
никуда не исчез. Неужели он вообразил, что ребят увозят навсегда? Трудно представить отчаяние,
которое пронзило его сердце, которое заставило выложиться до предела… И тут-то Ромка
вспоминает, что сегодня из-за подвернувшейся возможности подъехать на мотоцикле он не успел
Чока накормить. И в его сердце тоже становится больно. «Ох, прости, прости меня, моя собачка.
Ведь сытой-то тебе было бы легче бежать. На, вот, поешь хоть теперь». Ромка достаёт из рюкзака
кусок хлеба. Чок автоматически хватает, но хлеб выпадает изо рта. Ребята едва не плачут от
жалости и потом ещё долго сидят рядом, ожидая, пока собака придёт в себя. В этот день
обессиленный Чок не отстаёт от них ни на шаг, видимо, опасаясь, что они снова начнут исчезать.
На грибы этот день такой же удачный, как и все дни до этого, и по ведру груздей у каждого
набирается быстро. Решив, что сбор окончен, друзья достают из кармашков рюкзаков огурцы,
молоко в бутылках, кубики сала. Сало режут маленьким складишком, горьким от груздей. Чок во
время их трапезы лежит в сторонке, не теряя своего собачьего достоинства, сквозь которое всё же
пробиваются невольные просительные взгляды. Уж он-то знает, что самое вкусное – шкурки от
сала – всё равно достанется ему. Теперь уже основательно кормят и собаку. Еда занимает минут
пятнадцать, усталость проходит вместе с голодом, а сырые прелые листья, приподнятые
шляпками грибов, продолжают манить. А если пособирать ещё? Надо только вёдра освободить,
переложив хрупкие и мокрые, словно бы ещё более осклизлые грузди прямо в рюкзаки – может, не
сломаются? По тому, как быстро темнеет в березняке, понятно, что приближается дождь, ну и что
тут такого? Подумаешь – дождь!
Домой они поворачивают, лишь заслышав туканье первых капель по листьям. Вёдра полны уже
наполовину.