Сказки русского ресторана. Александр Мигунов
в холостяках. Таким, не умеющим нравиться женщинам, иногда помогают советы друзей, но у него по неясным причинам не было истинных друзей (впрочем, по тем же неясным причинам мало кто похвастается наличием верных, надёжных, бескорыстных, преданных, искренних друзей). И габариты здесь не причём: толстяков часто любят значительно больше, чем поджарых, себе на уме молодцов. Видимо, не было в нём чего-то, – в его характере или душе, – за что захотелось бы зацепиться. И вот, в отношениях с людьми он не продвинулся дальше того, чтоб его считали просто приятелем; кроме того, таким приятелем, над которым посмеивались за глаза, и нередко даже в глаза не стеснялись. Перетятько подмечал такие фамильярности, обижался на них, умолкал, замыкался, но обиду вслух никогда не высказывал. Сходиться с мужчинами также мешало то, что он с какого-то времени стал отказываться от спиртного. Известно, у русских мужиков дружбу цементирует алкоголь, а у нашего Перетятько алкоголь провоцировал мигрени. Так вот, не наученный молчанию, он безмолвствовал лишь в одиночестве. Утопив в жирном теле стул Заплетина, он часами переливал из чайника в кружку, из кружки в брюхо безалкогольный любимый напиток и в перерывах между идеями пережёвывал прошлую свою жизнь.
В России он работал в фотоателье провинциального городка. Зарплата была ни то, ни сё, и приходилось подхалтуривать. Лучшей халтурой были поездки в недалёкие деревушки, где жители, как это не удивительно в пору, захватывающую дух, в век технологической революции, фотоаппаратами не владели, а живого фотографа-специалиста либо не видели совсем, либо привирали, что когда-то видели. Узнав, что такой объявился в деревне, к нему чуть не в очередь выстраивались сфотографироваться семьёй на скамеечке или бревне напротив развалистого домишки, а то и на фоне простыни, скрывавшей растрескавшиеся брёвна. Перетятько мудро цены не заламывал, проявлял и печатал в тот же день, часто засиживаясь за полночь, а утром очередь снова выстраивалась – смотреть фотографии и платить. Доход был хорош, до того хорош, что первое время в иммиграции Перетятько зло себя переспрашивал: чего он, дурак, притащился в страну, где он никому абсолютно не нужен? И в моменты, когда было плохо, вспоминал эпизоды из жизни в России.
Например, об одном эпизоде (мы до него ещё не добрались) он с охватившим душу теплом думал: а что может быть лучше глушить водку с бабкой Поликарповной в натопленной избушке у реки, среди русского дикого леса? Не странно ль, избушка та из Америки вспоминалась едва ли не с нежностью, хотя там было порой мучительно: жуткая резь под животом из-за прогрессирующей гонореи, голодная армия клопов… Но что тут поделаешь с этим временем: не желая во всём ублажать в настоящем, оно на слишком многое в прошлом, порой и на то, что было безрадостным, часто плещет розовую краску.
По унылому виду Перетятько можно было предположить, что в жизни его был какой-то кризис. Странно, но так уж судьба играет, в зародыше кризиса было везение, а именно – семь тысяч долларов, которые месяца два