Моя Священная Болгария. Марвика
и уписывая тёпленькие, только что испечённые Катей оладушки.
– Видишь, какие нежные получились, как блинчики. Попробуй! Ну как: вкусные? – спрашивала четверть часа назад Катя, ещё суетясь у плиты и радуясь только что открытому её новому рецепту.
– Да, вкусные…
– Не как обычные, – возбуждённо пояснила она, продолжая жарить оладушки. – Знаешь, такие толстые, пузырчатые…
– Да, все в масле… – отозвалась Ника.
– И содой отдают! Я такие вообще не люблю. А эти видишь какие получились, как на дрожжах! А ведь на соде. Я только что секрет открыла! И ты, Вера, тоже слушай, – привлекла она внимание другой, на десять лет моложе Ники, дочери, уткнувшейся в компьютер, и начала перечислять ингредиенты…
…Теперь же Катя, вспоминая мужа своей новой подруги, поёживается и продолжает:
– Да на первый взгляд вроде ничего!
– Да и мне тоже так показалось, что ничего. Гостеприимный! – не отрываясь от экрана, поддерживает разговор Ника.
– Но, Ник, ты знаешь, он абсолютно дикий! Вначале вроде миролюбивый. А потом наседать начинает. Предложил пива выпить. Я отказалась. Ты ж знаешь, я не люблю. А он:
«Нет у нас таких дел. В нашем доме не будешь говорить „не хочу“. В нашем доме нет слова „не хочу“. У нас только слово „хочу“. Так у нас в доме!» Ну, мы с Таней в фотографии углубились – хорошо, что она их из Бургаса привезла. Делаем вид, что увлечены. Переглядываемся многозначительно. Бедная! Как она его столько лет выдерживает. Я два часа посидела и всё ещё отойти не могу. Такая от него тупая, дикая сила прёт, аж с ног сшибает.
– А чего она с ним не разведётся? – интересуется Ника всё так же отстранённо и в то же время участливо, как только она одна умеет вести разговор.
Ника говорит, что не любит людей. Но Катя успевает время от времени вести с ней такие вот жизненные беседы, наперёд зная, что эмоциональной реакции от Ники не жди – не будет. Может быть, именно это Никино отстранённое присутствие и заводит Катю. И она, всё более и более увлекаясь, вспоминает какую-то душещипательную историю из своей жизни.
Как сейчас, например.
– А он, видимо, добрый! – стараясь быть объективной, продолжает Катя.
– Да, добрый. Любезный такой, – вторит ей эхом Ника.
– Дети на фотографиях такие красивые. Дети любви, видно… Когда маленькие были…
– Да, видимо, когда маленькие. Сын у неё не такой, как отец. Замкнутый какой-то. Молчит. Мрачный.
– Да он тоже дикий. Агрессивный. Таня это понимает. Она вообще очень умная женщина. Она всё понимает. Потому и по психушкам, бедная, время от времени лечится. Амортизированные они оба. Троих детей поднять в этой безумной, бесчеловечной жизни. Истрёпаны оба вдрызг… А ты знаешь, наш дом, оказывается, Пенчо строил? – резко меняет тему разговора Катя.
И, видя непонимание Ники относительно того, кто такой Пенчо – уж, кажется, всех за семь лет проживания в этой болгарской деревушке на берегу моря узнали – добавляет:
– Ну, муж Тани. Его Пенчо зовут. Я ему говорю, что, мол, слышала, что вроде Петр строил. А он отвечает,