Мартовский заяц, или Записки мальчика индиго. Родин И. О.
разрухи не оставила своей привычки разъезжать на тройке по Кузнецкому и жить так, словно никакой революции не было в помине.
Признаться, бабка эта производила на меня странное впечатление. Настолько странное, что считаю своим долгом попытаться его объяснить.
Помню, в детстве я неоднократно видел какой-то голливудский фильм, называвшийся, кажется, «За миллион лет до нашей эры». Рассказывал он о жизни первобытных людей – неандертальцев или там кроманьонцев – бог весть. Забавно было не это. А то, что неандерталки и кроманьонки ходили там в аккуратно скроенных из шкур мини-юбках, вполне по моде 60-х годов, на голове имели высокие прически того времени, называвшиеся «бабетты», кожу – не волосатую, а очень даже гладкую и явно мытую мылом и дорогим шампунем. Троглодиты мужского пола были одеты в широкие в плечах пиджаки из шкур, а подстрижены по большей части под полубокс. Все они были очень нежными родителями, поголовно жалели всяких жучков и паучков и постоянно умилялись красотам природы. Сдается мне, что в большинстве наших представлений о прошлом есть что-то от этого фильма. О том же, что там было на самом деле, мы понятия не имеем. Представляю, что было бы, если б вдруг при помощи какой-нибудь машины времени нашего современника перенесли во времена Ивана Грозного, или даже в галантный XVIII век. Думаю, он бы с ума сошел от отвращения. Грубые нравы, грязь, вонь, на улицах повсюду конский навоз, у людей – практическое отсутствие личной гигиены, фурункулез, гнилые зубы, запах изо рта, пятна на одежде, насекомые под кринолинами и прочие прелести. Я также не без удовольствия и злорадства представляю, как на съемки этого самого фильма про троглодитов вдруг при помощи той же машины времени попал бы настоящий неандерталец. Косматый, вонючий, испражняющийся где попало, ловящий в своей шерсти паразитов и тут же с хрустом отправляющий их «на зуб», жрущий руками, чавкающий, рыгающий, то и дело почесывающий здоровенной лапой свои набухшие гениталии. И, самое главное, это был бы не какой-нибудь там завалящий неандерталец, а вождь племени, «первый парень на деревне».
Когда я слушал излияния бабки Дуни, у меня было сходное чувство соприкосновения с другой эпохой. Она даже не рассказывала о чем-то, она воспроизводила (со свойственной старухам особенностью не помнить того, что было сравнительно недавно, но в мельчайших подробностях описывать события детства и ранней юности) – ту жизнь, те представления о добре и зле, которые давно уже канули в лету. И я с ужасом взирал на представителя того высшего общества, которое для многих спустя столетие стало образцом воспитанности и изящества. Боже мой, что с нами делают литература и кинематограф! «Слова, слова», – как говаривал один королевский отпрыск датского происхождения.
Довольно долго бабка обитала на Кузнецком в окружении потомков, которые терпели ее самодурство исключительно из-за расчета на недурственное наследство в виде движимого и, в особенности, недвижимого имущества.