Единственный и его собственность. Макс Штирнер
из ниоткуда в никуда без ответа и выхода на простор гарантированного бытия.
Или не так? Может быть, выход тут есть, но сам Штирнер и мы вместе с ним, опьяненные дерзостным бегом мысли, что-то существенное проглядели? Ведь ставить себя на Ничто – это не Штирнер придумал, не Ницше, не Сартр, задолго до них и даже играючи этим отличились видные афинские граждане Сократ и Алкивиад, когда им пришлось как-то раз беседовать – о чем бы вы думали? – о собственном, о самом.[5] Разговор этот после чтения Штирнера что добрый холодный душ. Озадачившись поисками самого себя (124Ь), без чего, разумеется, Алкивиаду не место в политике (как можно управлять другими, самого себя не узнав?.. – злая ирония истории показывает, что только так, к несчастью, и можно), без чего нет ни справедливости, ни благоразумия, ни дикайосюне, ни софросюне, беседующие (= диалектики) намереваются отделить подлинно свое от того, что своим не является – в точности проблематика Штирнера, вопрошающего о Я в связи с тем, что мое, а что нет. Споря со Штирнером через голову Алкивиада, Сократ предлагает различение, скажем прямо, своего и своего: того, что есть собственно Я, и того, чем я разве что пользуюсь, что считаю себе принадлежащим.[6] И вот, как различны рука и кольцо, как различны нога и башмак, так различны Я сам и рука, и нога, и всё тело – как то, что моя принадлежность, однако не собственно Я – тот, кому всё это принадлежит. Два смысла собственности: как обладание (и, таким образом, обособленность) и как существо, как природа, как род (как в выражениях: что ты собственно имеешь в виду? – кто он, собственно? – то есть по существу, по истине, на самом-то деле). До противоположности разнесенные смыслы: сам Я и то, что берут мои руки, то, без чего меня нет и чужие предметы, присвоенные посредством захвата. Что там предметы, Сократ же сказал, что он в собственном, в самом отказывает даже телу, что ныне для нас, да уже и для Штирнера, более чем скандально: раз дело не в теле, то в чем же – в душе, опять эти поповские бредни? Да, скажет Сократ, дело в душе (130а). И даже без мистики, добавим от себя, в пределах здравого номинализма – в душе как названии для того, что как-то владеет собственным телом (не сам я – рука, не сам я – нога, я могу быть без них; а можно без органов, которые называют жизненно важными? – но ведь и они, эти жизненно важные органы, немыслимы без других, вроде как менее важных органов, так где же граница, различие?.. – тогда тело в целом? – а что это, целое тело, целое тела – как указать на него пальцем, если то целое никакому глазу не видно и потому пускай даже на уровне метафоры, в повседневной речи не может быть названо лучше, точнее, нежели, снова, душа…)
Два мирно беседующих афинянина счищают с себя все предикаты шустрее и строже, чем ярый бунтарь Каспар Шмидт. В резком отличии от последнего, первые видят в подобной расправе правое дело, не приговор всяким призракам, мрачный конец размышлениям, приглашение к эгоистическому терроризму, но только начало – не штирнеровское – чего? – процесса познания самого себя,
Отчетливо у Бибихина: «Род парадокса мы получили в противоположности своего и своего – свое как индивидуальное и только индивидуальное, юридически ограниченное индивидом – и свое как родовое: свое указывает и на индивид, и с таким же успехом на род, хотя вроде бы индивид и род противопоставляются». –