Фатум. Том пятый. В пасти Горгоны. Андрей Воронов-Оренбургский
тоже умею стрелять.
Все удивленно посмотрели на Джессику. Глаза ее горели решимостью и упрямством.
– Это безумный бред. Ведите себя, как подобает леди, – капитан едва скрыл раздражение.
– Зря вы так. Вам необходим каждый стрелок. Дайте оружие! – она требовательно протянула руку.
– Хотите, чтобы вас убили?
– Мне всё равно.
– А мне нет! – Андрей вспыхнул гневом. – Уходите вместе с моим вестовым к реке, и немедленно! Если ты останешься со мной, ничего не изменится.
– Поэтому и остаюсь. Не тяните время, капитан. Дайте оружие.
– Уходи! – сурово и холодно повторил Андрей. – Это приказ. Сейчас самое время, Джессика, что-то наконец сделать разумное. И уясни, я не фигура для смеха.
– Your granny!5 – по-английски выкрикнула она и выхватила один из пистолетов у Чуприна.
От такой дерзости Андрей лишился слова. И будто в ответ на его немой вопрос в глазах индейцы осыпали моряков свинцовым градом.
Первым рухнул раненый Сбруев. За ним Чуприн, даже не вскрикнув, даже не простонав.
– Боюсь, не сдюжим, – прохрипел Зубарев, судорожно трамбуя горох картечи длинным шомполом.
– Страх, брат, возможно… это лучшее наше оружие сейчас, – откликнулся Преображенский. – Он держит в струне.
– Ну, скоро ль они атакой-то грянут? – Чугин насилу подавил нервную дрожь.
– Они скоро не приучены, как дастся… Тоже, поди, не дураки – под пулю лезть. Не боись, Кирюшка, мерт-вые сраму не имут. – Соболев близоруко пощурился на опушку поляны, где слышны были выкрики краснокожих.
– Чой оне там лают, дядя? – глаза Чугина со страху, казалось, сделались по кулаку.
– А я, друже, их лешачьего языка, прости, не разумею. Да не дрейфь ты! Говоришь, будто босой ногой воду ледовиту пробуешь. Подтяни штаны и держись. Бой, похоже, лютый будет, Кирюша, только стружки полетят с шерстью пополам. Так что гляди в оба, это тебе не бабу за дойки дергать…
– Вашескобродие-с, Андрей Сергеич, – в пяти шагах от Соболева, не унимаясь, тихо скулил Палыч. – Они же вас, касатика, издырявют, как тот сыр… Я-то кобель старый… со всех сторон нюханый, мне то что, хоть бы и в землю. Послушайте совету Матвея, чай не чужой мужик… Берите свою зазнобу и сберегитесь, а? Ну-с, пошто молчите, голубь? Ох ты, царица небесная! Ну за что мне тако наказанье? Лихорадка вы о двух ногах, батюшка… Всё бы вам победы побеждать. А смерть-то, она не родная тетка. Вы у меня нежный, батюшка, с дамскими чуйствами… Ой, горе… Что ж я? Коли не сумею прикрыть вас?
– Лучше прикрой свой рот! Надоел! – с жаром вы-дохнул Андрей, и, переводя дух, облизнул губы. – Ну, что ты всё смотришь на меня? Я давно из пеленок вырос.
– Довольно обидны слова ваши… – Палыч тяжело вздохнул и по-стариковски пожевал губами. – Я хоть и стар стал, а барский наказ родителя вашего – «Не угробь дитя» – подо лбом держу. Не протух еще мозгами. Батюшка ваш за мое раденье не мало деньжат отслюнявил…
your granny! – Черта с два! (англ.).