Рождение музыканта. Алексей Новиков
кончится – честь останется. Не снимали шапок перед врагом и довеку не снимут! Еще ярче горит в лазури золотая богатырская шапка.
А по Кремлю марширует старая гвардия Наполеона, охраняет священную Бонапартову персону. Здесь еще хоть какой-нибудь порядок, – а за Кремлем!.. Скачут по улицам маскарадные хари, бегут, спотыкаясь о трупы, прыгают через конскую падаль. Вихрем мчится по Тверской ошалелый усач в церковной ризе и треуголке. За ним гонятся лисьи салопы, а под салопами грохочут кованые солдатские сапоги, перехваченные для прочности бечевой.
Европа в походах поизносилась – в Москве обмундировалась; на походных сухарях отощала – на московские корма налегла. Который воитель подогадливее, обвешался снедью, а руки свободны: катит перед собой винный бочонок; весь употел, а все-таки отбивается от товарищей палашом. С погорелых стен глядят на улицу строгие приказы. На одной стороне листа по-французски пропечатано, чтобы спасти от собственных солдат хоть какие-нибудь остатки московской добычи. На другой стороне – русский перевод:
«В императорской квартире в Москве. Дневный приказ: …солдаты, продолжающие грабеж, будут преданы строгости закона, щитая от завтрашнего дня».
Приказ висит давно. Прошли мимо гренадеры, груженные калачами и штуками сукна, перечеркнули императорский приказ солдатским штыком – и дальше. В барских особняках на черепках старинного фарфора и хрусталя пляшет пехота, кавалерия, артиллерия. Пляшут парами, в обнимку, а крендели каждый по-своему выписывает, кто по-французски, кто по-итальянски, а кто на немецкий манер.
Но сентябрьская темь уже перебегает из тупика в переулок. Крадется по улицам. Прокричали где-то петухи, и сразу смело́ с московских улиц неистовый маскарад.
Ночью армия двенадцати языков сидит на высоких нарах в церквах, превращенных в казармы, и палит до рассвета свечи. Пришли воители в Москву – радовались: походу конец! А война за ними по пятам. Днем война в подпольях сидит, ночью на улицы выходит.
Но если на высоких нарах до свету отсидишься – с утра опять в поход, в фуражировку. Теперь ходят в фуражировку все: полки, роты, взводы, и каждый сам за себя. О, эти фуражировки! Не зря тревожат они Наполеона. Из Кремля идет приказ за приказом: поручать командование фуражировками генералам и штаб-офицерам, выделяя им крупные силы кавалерии! Но на лесных засадах можайские и вяземские мужики не спрашивали вражьих командиров о чинах и с одинаковым рвением били их. Фуражиры выходили за добычей все чаще, а возвращались все реже. Даже маршал Ней, любимец Наполеона, получил от него грозный окрик «Вы теряете при фуражировках больше людей, чем в сражениях!..»
А сражения были еще впереди.
Кутузов, выйдя из Москвы, повернул армию с Рязанской дороги на Калужскую и остановился в Тарутине. Россия была теперь за речкой Нарой. В мирном селении госпожи Нарышкиной вырос военный город с бесконечными перспективами улиц из землянок, палаток, шалашей.
Штабные остряки утверждали, что даже подушка, на которой спит фельдмаршал, не знает