Куда уходит детство. Николай Шмагин
горечью: – Мало у нас работы?
– У них там столица, а наш городишко курам на смех, – защищала она Ванькиных родителей. – Чай одеться-обуться надо, молодые, поди.
– Не хлебом единым жив человек, – отрезал дед …
В наступившей тишине слышалось лишь сонное похрюкивание поросёнка, да дед с бабушкой усердно хрустели капустой. Ванька засмеялся:
– Мама говорила, за столом нельзя чавкать, она и разговаривать не велит, – вспомнил он и добавил, ябедничая: – а сами разговаривают.
– Ворона и за море летала, да вороной и вернулась, – заключил дед, вставая из-за стола и доставая кисет с махоркой.
– Балаболишь при мальчонке, чево не следует, – осерчала бабушка.
– Спина побаливает, тудыттвою её растуды, комаринский мужик, – закряхтел в ответ дед, усаживаясь на скамеечку и закуривая. Ванька тут же устроился рядом и, с завистью вдохнув дым, закашлялся.
– Всю квартеру продымил, ребёнок ведь, рази можно.
– Дед, кто такой комаринский мужик? – Ванька жаждал знать всё.
– Ишь ты, любопытный какой, – удивился дед, добродушно посмеиваясь. Глянув на прибирающую со стола бабушку, он лукаво ухмыльнулся и зашептал внуку на ухо: тот жадно слушал, затаив дыхание.
– Хосподи, седина в бороду, бес в ребро. Чему ребёнка учишь?
Ванька восторженно запрыгал, порываясь рассказать всё бабушке.
– Молчи, – упредил дед, улыбаясь в усы, – потом продекламируешь.
Ванька с готовностью закивал и умчался в переднюю, горланя там в избытке чувств: «Как по улице варваринской, идёт мужик комаринский…»
На мгновение всё смолкло, и бабушка заглянула в переднюю:
Ванька снова включал радио.
«Кукуруза – царица полей, дошагала до Севера!..» – проникновенно провозгласил диктор, и бабушка заторопилась к выключателю…
На кухне чертыхнулся дед. Ванька бросился к нему:
– Кукуруза разве может шагать, дед?
– У нас всё может…
– Почтальонша сказала, ночью 50 градусов мороз будет, – вспомнила бабушка, восстановив тишину в квартире.
– То-то смотрю, с утра продирает, – встревожился дед, вставая.
– В финскую-то, помнишь, ударили, погибло тогда в саду, не перечесть, – жалостно вздыхала она, глядя на одевающегося деда. – Неужто ночь целу маяться собрался? Авось обойдётся, ну их к ляду.
– Авось да небось – хоть вовсе брось! – вскипел дед, сердито топая валенками. – Хворосту да сенца заготовлю.
– Я с тобой, – Ванька схватил его за руку, – помогать буду.
– Помощник нашёлся, мороз такой на дворе, – запротестовала было, бабушка, но, глянув на мужа, уступила: – давай-ка потеплее оденемся.
Дед разложил вокруг яблони хворост, сверху потрусил сена.
– Зачем сено, дед?
– Для дыму. Вишь, сырое оно, знать дыму много будет, яблоням тепло. И нам спокойнее, уразумел?
Ванька схватил охапку хвороста и, увязая в глубоком снегу, поволок к красавице-яблоне,