Молодые рассказы. Илья Рыжов
плохо, но не от игры. В подсобке он слишком сильно залил печаль потерянного поколения и ушедшего великого искусства нетленным сорокоградусным успокоительным. У него мутнело в глазах, сушило горло, он потел и постоянно ёрзал на стуле – ему не хватало пространства, воздуха и свободы…
Огурец
«Клянусь тебе священною луной,
Что сребрит цветущие деревья…»
Персик
«О, не клянись луной непостоянной…»
– Так! – закричал Эдуард Парамонович и не смог встать с первого раза. – Так! Архангельская! – Он поводил взглядом в поисках. – Ты! Да-да, ты! Что ж ты делаешь? Опять? Опять? Скажи, ты опять?
– Что… – прошептала Аглая.
– Как что? Пищишь, будто у тебя подвешена гиря… – он не договорил и закатился смехом.
– Эй! – бросив на пол шляпу Огурца, выкрикнул Киря. – Вы не смеете её обзывать! Вы не смеете нас оскорблять! Понятно? Вы, алкаш!
Эдуард Парамонович вытаращил на него глаза, а затем развёл руки и опустил голову.
– Верю… А вот сейчас, Киря… верю… ой-ой, ой… Всё, короче, на сегодня хватит… Эх, Костя, Костя, – и Эдуард Парамонович ушёл, придерживаясь за спинки стульев.
Дети были в недоумении. Они стали забрасывать друг друга вопросами, что это было. Ничего толком не выяснили, и все сошлись на мнении, что их реэиссёр алкаш и всё тут. Недолго все хвалили Кирю за его смелый выпад и разошлись.
Аглая сегодня возвращалась домой в сопровождении Кири. Он нёс её портфель. Говорили мало, шёпотом, и это было новое, неизведанное, отчего притягательное чувство. Аглая была рада, довольна; только тот страшный корявый поцелуй, который ей совсем не понравился, немного смущал её.
7
На следующей неделе, в утро понедельника, Аглая Архангельская проснулась воодушевлённой, окрылённой новым этапом жизни, на который она возлагала надежды и строила не грандиозные, а просто счастливые приятные мечты. Но неделя выдалась абсолютно противоположной её надеждам. Её можно было бы описать как американские горки: сначала долгий, выматывающий подъём, на котором ты едва успеваешь сглотнуть, как вдруг уже летишь в бездну с замершим сердцем. Но всё выдалось точно наоборот: резкий и несуразный подъём, и мучительный, непрекращающийся спуск.
В театре всё было прекрасно в понедельник. Аглая, как обычно, пришла вовремя, но не первая. Её встретил Киря, чмокнул в щёчку, взял портфель и проводил до гримёрки. На сцене они уже появились вместе, смеющиеся и немножко стесняющиеся… В первом ряду расположилась вся трупа, разговаривала между собой, но Кире почему-то показалось, что они – как зрители или даже критики, надменно уселись в первый ряд уже с намерением его непременно хаять. Киря стушевался – посадил Аглаю на стул, а сам по-турецки сел на сцене и неправдиво громко смеялся чьим-то шуткам.
Вскоре показался Эдуард Парамонович. Удивительно, он был в новом облаченье: чёрная водолазка, на ней коричневый пиджак и брюки с протёртыми коленками. Вид его был солиднее прежнего (видать, его вызывали