«Непредсказуемый» Бродский (из цикла «Laterna Magica»). Ася Пекуровская
карьеру с эпигонства Цветаевой, каковым является его поэма «Шествие» (см. сноски 141, 142), и что его отношение к этой поэме прошло те же стадии, что и его отношение к Цветаевой, – от восторга до отторжения.
Получается, что чем прочнее в сознании Бродского укреплялась мысль о собственной неповторимости, тем охотнее он отрекался от влияний поэтов, которыми восхищался в юности. Постепенно Ахматова, Цветаева и даже Оден утрачивали свой статус идеальных моделей, а Бродский чувствовал свое равенство с ними и порой даже превосходство. Это смещение могло строиться по уже упомянутой жираровской модели миметического желания, в которой особую роль играет дистанция. Пока духовная дистанция между идеальной моделью и субъектом достаточно велика (Жирар называет ее внешним посредничеством), субъект готов восхищаться выбранной моделью. Однако по мере уменьшения духовной дистанции (внутреннее посредничество, по Жирару) модель становится соперником и даже врагом субъекта.[70]
При внешнем посредничестве субъект открыто признается в своем восхищении моделью и открыто объявляет себя последователем, в то время как при внутреннем посредничестве он уже старается тщательно скрыть факт подражания.
Глава 5
От Эроса к Танатосу
«Сказать, что у Иосифа были сложности с женщинами, было бы литотой <…>. Когда женщина его привлекала, он жил моментом и готов был сказать или сделать все, чтобы ее соблазнить; иногда, может быть, даже сам верил в то, что говорит, – хотя не думаю»,[71] – пишет Эллендея Тисли, кажется, разглядев в Бродском сладкоистомного эротомана, без счета рассылающего любовные стрелы. Не сомневаюсь, что зрелый Бродский мог поощрять такое суждение о нем. Но это была очередная попытка создания о себе легенды, ибо, сколько я помню, он сам воспламенялся от вида женщин, имевших репутацию красивых, и терпел одно фиаско за другим.
Когда-то на вопрос об истории соперничества Бродского и Довлатова я отвечала так:
«Существует устойчивый миф о том, что Бродский имел несчастье встретить в ранней юности роковую женщину Марину Басманову, ставшую его пожизненной Музой. Но что мог предложить сам Бродский Марине Басмановой? В какой мере человек, убедивший себя в том, что мужское достоинство измеряется лишь количеством плотских побед, и больше всего опасавшийся проявления собственных эмоций, т. е. живший в реальном страхе перед каждой реальной женщиной, мог быть чьим-то партнером, а тем более партнером Марины Басмановой, цельной женщины, надо полагать, хорошо знавшей, чего она хочет от мужчины? Ведь никому, кажется, не пришло в голову, что деликатная, застенчивая и артистичная Марина могла стать надежным якорем и удобным капиталовложением для поэта».[72]
Разговор о сборнике «Новые стансы к Августе» следует начать с единственной, как пожелал ее представить Бродский, музы поэта Марины (Марианны) Басмановой. Но сам момент инаугурации, как выясняется, требует оговорки.
«Лет за шесть до смерти все стихи, посвященные разным женщинам,
«Мы говорим о внешнем посредничестве, когда дистанция достаточна для того, чтобы устранить две сферы возможностей, в которых и посредник и субъект занимают центральное положение. Мы говорим о внутреннем посредничестве, когда это расстояние достаточно сокращено, чтобы позволить обеим сферам проникать друг в друга более или менее глубоко».
Интервью журналу “Terra Nova”. 2005 (окт.). С. 8–9.