Секретная династия. Тайны дворцовых переворотов. Натан Эйдельман
(или ссылкою) и чистосердечным раскаянием (хотя это последнее, как я слышал, неправда?)“. Слово „страдания“ может возбудить сожаление и мысль, будто они действительно были подвержены физическим, материальным страданиям, чего вовсе не было»[52]. Корф замеченное место изменил так: «Тридцатилетним заточением и раскаянием…»
Вообще министр двора продолжал считать публикацию преждевременной и даже еще раз пытался убедить в этом царя, но тот настаивал на своем. Более того, в течение лета 1857 года, когда в типографии II отделения Собственной канцелярии готовился восьмитысячный тираж книги Корфа, Александр II все время справлялся о ходе работы[53]. Успех пропаганды Герцена, постоянное «присутствие» декабристской темы в «Полярной звезде», очевидно, немало влияли на настроения верхов.
Царь же пожелал, чтобы книга была переведена на европейские языки, и летом 1857 года Корф поручил специалистам французский, немецкий, польский и английский переводы «Восшествия на престол императора Николая I». В общем Корф был горд своей работой и писал царю 21 июля 1857 года об окончании «сего национального дела» и возложении от имени императора «на алтарь отечества сего приложения сыновней любви». Александр еще раз благодарил автора «за окончание сего труда, столь близкого моему сердцу»[54].
Корф аккуратно фиксирует в Записке все признаки успеха своей работы. Издание быстро расходилось, как полагал автор, «по необыкновенному интересу собранных тут материалов и по небывалости у нас подобного, можно сказать, государственного откровения». Автор даже заметил, что пресса оказалась в щекотливом положении: не говорить о книге было нельзя, но невозможно было и «нечто вроде критики на сочинение, обязанное существованием своим высочайшей воле и имевшее, так сказать, участником своей редакции всех почти членов Императорского дома»[55].
Корф замечал, что лишь «Современник» в сентябрьской своей книжке «тиснул статейку с легонькою претензиею на что-то вроде разбора и отважился даже сказать в ней о редакторе (называя его везде просто „бароном Корфом“, без титула или имени)», что «изложение книги исполнено высоких достоинств и обличает в авторе глубокий исторический талант»[56].
Борьба вокруг книги Корфа весьма показательна. В напряженную предреформенную эпоху в споре о важном событии 30-летней давности резко столкнулись разные воззрения. Корф, объясняя успех своего труда, утверждал, что «в среднем образованном и читающем классе книга имела всеобщее самое благодетельное влияние» и что «большинство приняло труд как акт благородной откровенности правительства, открывающий собою новую эру в нашей политической литературе»[57]. Герцен и Огарев видели причину успеха Корфа в том, что «книги, печатаемые по распоряжению правительства, обычно отправляются к лицам, начальствующим в присутственных местах, к губернаторам, вообще к лицам, власть имеющим. Эти господа заставляют своих чиновников брать экземпляры
ПБ. Ф. 380. № 1998. Л. 58.
Сначала предполагался громадный для того времени тираж – 12 тыс. экземпляров. Корф пояснял, что со своей стороны «особенно не спешил, имея в виду эмиграцию в то лето огромных масс из России в чужие края». (Там же. Л. 63–64.)
ПБ. Ф. 380. № 1998. Л. 66, 67.
ПБ. Ф. 380. № 1998. Л. 70.
Там же. «Современник» в разделе «Современное обозрение» (с. 130–132; автор Н. А. Добролюбов) положительно отозвался о книге Корфа прежде всего как о признаке общего «потепления»: «Факт издания книги барона Корфа слишком красноречив, чтобы мы могли что-нибудь прибавить к нему». Надо думать, что редакция журнала подразумевала декабристов, а не «положительных героев» Корфа, когда публиковала следующие строки: «Без сомнения, любознательность публики привлекалась самим предметом, представляющим так много возвышенных воспоминаний и столь дорогим для каждого русского, умеющего ценить великие явления своей истории» (об этом см:
ПБ. Ф. 380. № 1998. Л. 62–63.