Секретная династия. Тайны дворцовых переворотов. Натан Эйдельман
ложном, рабском воззрении на события».
Корф пытался доказать, что восстание было «маскарадом распутства, замысляющим преступление», т. е. событием, не имевшим глубокого исторического смысла и важным только как опасность для императорской фамилии. Из Лондона последовали обоснованные возражения насчет этого серьезнейшего события в русской истории: «Если это была толпа развратных и буйных шалунов, воспользовавшихся нелепостью импровизированного междуцарствования для того, чтобы пошуметь на площади и через несколько часов рассеяться, – то как же объяснить страх Николая перед 14 декабря, эту idee fixe его царствования, которую он не забыл на смертном одре?» (Г. XIII. 37).
Действительно, в воспоминаниях Николая I говорилось о 14 декабря как о таких обстоятельствах, «кои важны, ибо дают настоящее объяснение причинам или поводам происшествий, от коих зависит участь, даже жизнь людей… Скажу даже, жизнь царств!» (Эта цитата выписана Корфом в его Записке о своей книге.)
Доказательство серьезности, органичности 14 декабря – сильнейшая сторона «Антикорфики». Герцен и Огарев, «дети 14 декабря», не зная многих подробностей, но зная имена и предания, ясно видели место этих событий в русской истории. Однако это следовало еще доказать печатно.
Источников практически не было: декабристские воспоминания еще не достигли Лондона. Перед Огаревым, писавшим «Разбор книги Корфа», встала нелегкая задача – извлечь скрытую истину из тех официальных документов, которые как раз создавались с целью сокрытия.
Прежде всего были использованы материалы из самой книги Корфа. Тут-то Н. П. Огарев заметил письмо великого князя Александра Павловича к Кочубею и неплохо оправдал многие опасения графа Адлерберга. В «Разборе» говорилось:
Счастливо для памяти Александра I, что его письмо к Кочубею помещено целиком в книге Корфа. Как же господин штатс-секретарь не понял из этого письма, что желание отречься от престола не было у Александра ни минутным раздражением, ни глупой романтической настроенностью? ‹…› Не минутное раздражение, не романтическая настроенность влекли его удалиться, а живое отвращение благородного человека от среды грубой и бесчестной, в которую он, вступая на престол, должен был войти роковым образом… Но, впрочем, немудрено, что барону и те люди и тот порядок вещей не кажутся так отвратительны, как они казались Александру I[76]. Такой же порядок вещей прошлое царствование оставило на долю Александра II. Барон Корф вырос, сделался штатс-секретарем в этом порядке вещей и привык к нему. Александр I сломился в этом порядке вещей и, ударившись, с одной стороны, в мистицизм, с другой стороны, подпал под влияние тех же людей, и во главе управления явился Аракчеев. Но стремление к лучшему порядку, к действительному гражданскому устройству жило не в одной трагической личности Александра I; оно жило и в обществе[77].
Для Огарева, конечно, важна параллель – царствование Александра I и царствование Александра
Письмо Александра Кочубею было в 1862 г. еще раз воспроизведено и использовано в работе Герцена «Император Александр I и В. Н. Каразин» (
14 декабря 1825 и император Николай. С. 210–211.