Мир госпожи Малиновской. Тадеуш Доленга-Мостович
пухом, подобного же было достаточно в доме родителей, а нынче – и среди тех, кто остался в ее жизни с тех времен. Для себя она желала обычного человеческого хлеба насущного, в котором может попасться и колючая шелуха, и горькое зернышко куколя, но который насыщает и питает. Будущее, открывавшееся перед ней, не походило на волшебную сказку. Воображение Богны не украшало его фестонами цветов, не раскрашивало радугой, не лучилось оно светом неземного рая. Любовь ее не имела ничего общего с экзальтацией, а если и находилось место для мечтаний, они не переступали границ разума, и собственно разум укреплял их на устойчивой почве реальности. Реальности потому ценной и желанной, что ничто земное не было ей чуждо, а если придется земле стать небом, то лишь таким, на каком будут и звезды, и тучи, и солнце, и тьма. Такого она хотела счастья – настолько же далекого от звездных взлетов, как и от мрачных катастроф, одинаково далекого от отчаяния и от олимпийского векового блаженства.
– Полагаешь, он может дать тебе счастье? – спросила ее однажды Дора Жуковецкая.
В вопросе ее звучали удивление, ирония и нотка сочувствия.
– Твой вопрос больше похож на отрицание, – ответила ей тогда Богна.
– Может, и так. Твой господин Эварист, как говорят русские, герой не моего романа. А впрочем, что же?… Ты сама признаешься, что уникумом он не кажется.
Как же охотно она это признала! Она видела в нем не больше, чем обычного порядочного парня. Именно парня. Мужчину, о котором можно сказать «мой парень». Она не знала и не понимала значения этого слова. Когда впервые его услышала, оно стало для нее откровением. Случилось это еще при жизни ее мужа. Она не читала легкую беллетристику, не встречалась с девицами, занимавшимися спортом и танцами, но как-то случайно попала с мужем в кино. Фильм оказался глупым, наивным американским кичем. Но была там одна сцена, которая потрясла воображение Богны: светловолосая девушка, капризная и неприступная, очутилась в объятиях красивого улыбчивого юноши. Сопротивлялась она только миг. На экране виднелись лишь его широкие плечи, склоненная сильная шея и кулаки девушки, молотящие его по мускулистой спине. Но потом руки девушки замедлились, остановились и сплелись на шее юноши.
Богна прекрасно отдавала себе отчет в банальности этой сцены, но одновременно почувствовала, как приливает к ее щекам кровь и как вдыхаемый воздух обретает странно приятный привкус. То был первый миг в ее жизни, когда она узнала, что у нее тоже есть чувства, что перед ней раскинулось море неизвестных впечатлений, о которых она даже не думала, а слыша либо читая о них, не могла их понять. Она подозревала других – скорее других женщин – во лжи или преувеличении, а порой и себя в ошибках восприятия либо каком-то изъяне, органическом или нервном. В любом случае, она избегала рассуждений на эту тему и ни за что на свете не подняла бы ее при разговоре с другими.
Было это не совсем разумно, но она невольно поглядывала на сидящего рядом