Мир госпожи Малиновской. Тадеуш Доленга-Мостович
ее любит. Но мне вовсе не хочется, чтобы моя жена была служащей, потому что…
– Дружище, – прервал его Борович, – прости, но это настолько личное, что я… Впрочем, я в этом опыта не имею… И… давай сменим тему.
Малиновский хотел что-то сказать, но тут зазвонил телефон. Боровича вызывал гендиректор. Он встал и быстро вышел. В коридоре остановился, вытер со лба пот и вздохнул.
Кабинет генерального находился на третьем этаже. Следовало пройти по длинному коридору, спуститься по широким мраморным ступеням, миновать два больших зала, откуда доносился шум машин, красивую приемную, где сидело несколько человек, и войти в секретариат. Служащие входили в кабинет директора отсюда, а не через приемную. Борович заметил, что госпожи Богны нет за столом, поздоровался с блеклой блондинкой, барабанящей по клавишам пишущей машинки, и постучал в большую дверь, хотя над ней горела красная лампочка – знак того, что директор занят.
Кабинет Шуберта, огромное помещение с двумя окнами от пола до потолка, всегда удивлял Боровича. Его вызывали сюда нечасто, поэтому он никак не мог привыкнуть к такому нагромождению контрастов. Между окнами, скрытыми за дешевыми шторами, на стене раскинулся флаг с белым орлом, ниже висели два портрета глав государства, разделенные скрещенными ружьями. За тяжелым гданьским столом черного дуба стояли желтое винтовое американское кресло и тростниковая корзинка для мусора. На противоположной стене висел превосходный гобелен, изображающий Афродиту, выходящую из раковины, и именно наготу богини, в самой нескромной ее части, заслоняли скрещенные корабела[3] и простая сабля в железных ножнах. Над гобеленом в овальной позолоченной раме присягал народу на краковском рынке Костюшко[4], под гобеленом стоял столик красного дерева, а на нем – большая японская ваза с целым пучком прозрачных целлофановых цветов, под столиком же был расстелен ловицкий полосатый ковер, на котором стояли два роскошных клубных кресла. В правом углу кабинета, ближе к бюро, на персидском ковре высился американский столик с пишущей машинкой, а рядом – вольтеровское кресло, в котором гендиректор сидел, когда что-то диктовал, чуть дальше – американский шкаф с ролетой. В левом углу было нечто вроде будуара: современный мебельный гарнитур, широкая софа, напольная лампа, накрытая батиком, и круглый ореховый стол, на стеклянной столешнице которого были разложены книги. Этот уголок выглядел бы почти мило, если бы не два бюста, стоявшие за софой на высоких палисандровых колоннах: гипсовый Сократ и бронзовый Наполеон. С потолка на толстой цепи свисала готическая люстра со свечами, тевтонская, кованная из красной меди. На стенах, на цветных коврах или прямо на золотистых обоях было развешено множество планов, фотографий и набросков зданий – церквей, фабрик и домов, построенных благодаря финансированию строительного фонда.
Под одним из таких планов как раз и стояли директор, госпожа Богна в черном платье и начальник отдела Ягода. Мужчины отчаянно спорили, а госпожа Богна улыбалась и заламывала руки. Она похудела, а ее светлые пепельные волосы казались еще более
Корабела – сабля с рукоятью в форме «орлиной головы», распространенная среди польской шляхты в XVII–XVIII веках.
С провозглашения Тадеушем Костюшко «Акта восстания граждан» в Кракове и его присяги на верность народу Польши началось восстание Костюшко (1794 г.), одно из известнейших событий польского освободительного движения.