Мир госпожи Малиновской. Тадеуш Доленга-Мостович
менее странная, привычка Шуберта была такой: он не спал в постели, но каждые пару часов укладывался на софу и сразу же засыпал, причем всегда пробуждался через пятнадцать минут. При этом он уверял всех, что только такие короткие передышки в течение суток целесообразны и полезны. И хотя он горячо пропагандировал эту свою систему, а его необычайное здоровье было достаточно убедительным аргументом, найти последователей он так и не сумел.
Он начал уговаривать Боровича и сейчас, однако вскоре мысль его вернулась к затронутой им теме. Он злился на светлой памяти Ежерского, утверждая, что его женитьба на Богне была преступлением, не упомянутым в криминальном кодексе.
– Как можно жениться на молодой, совсем молоденькой барышне, когда тебе пятьдесят два?! Сломал девушке жизнь, а самое забавное, он полагал, будто ее осчастливил! Сам рассказывал мне, как они ночи напролет разговаривали или читали Гомера! Слышали вы нечто подобное?
– Однако любили они друг друга сильно, – заметил Борович.
– Но, черт побери, есть же другие способы, помимо чтения Гомера, проявлять любовь. Однако он всегда был несообразительным. Я бы рассказал вам, как этот растеряха однажды выставил себя на посмешище, однако de mortuis nihil nisi bene[8]. Так что хватит об этом болване. В конце концов, он оставил Богну одну, поскольку на старика Бжостовского рассчитывать особо не приходится, и вовсе не его заслуга, что она умеет устраиваться в жизни. Однако я, как друг умершего, считаю, что обязан опекать ее, тем более что она уже однажды продемонстрировала неспособность мыслить здраво. Имею в виду ее первое замужество А теперь она доверительно сообщила мне, – но, господин Борович, строго между нами! – что хочет выйти за этого Малиновского.
Борович пожал плечами.
– Я об этом слышал.
– И что скажете?
– А что я могу сказать? – Борович придал своему лицу равнодушное выражение.
– Как это?… Но вы ведь знаете этого Малиновского, знаете, что он за человек, вы ведь были коллегами?
– Мы работали в разных отделах. И мы с ним близких отношений не поддерживали.
– Но ведь даже сейчас вы с ним больше общаетесь, чем я. Я полагаю, что Богна и ее судьба небезразличны для вас.
– Для меня? – Борович покраснел. – Конечно, господин директор, но что я могу сказать о господине Малиновском?… Он хороший служащий, отзывчивый коллега… Прекрасно воспитан…
– Но какой он человек? Какой?! – Шуберт начал сердиться.
Борович развел руками.
– Насчет этого я ничего не могу сказать.
Он врал, и врал сознательно. На самом деле он не мог обвинить Малиновского в чем-то конкретном, но не выносил его, считал человеком беспринципным, низким. Однако ни за что не смог бы выдавить из себя нечто подобное. Да и зачем?… Не стоит питать надежду, что Шуберт может хоть как-то повлиять на решения госпожи Богны. Она слишком хорошо знает, чего хочет, – по крайней мере уверена, что поступает правильно. И имеющий благие намерения директор, который сам находится под опекой госпожи Богны, полагает, что
О мертвых или хорошо, или ничего (