Ватник Солженицына. Олег Матвейчев
всего с тремя или четырьмя соседями и спал не на общих нарах вповал, а на кроватке с матрасиком, подушечкой, одеяльцем, – вот не знаем насчет пододеяльничка»98.
Бушин дотошно сравнивает и другие аспекты каторжной жизни в XIX и XX веках – одежду, обувь, условия труда, распорядок дня, особенности питания и досуга – и везде сравнение оказывается не в пользу версии Солженицына. Это, конечно, отнюдь не говорит о том, что свой срок «молодой Ветров» отбывал на курорте – несвобода, как говорится, всегда хуже свободы.
Это отмечает и сам Бушин: «Любое пребывание на фронте может для человека кончиться трагически, и любая служба там полезна для общего дела победы; в то же время любая неволя, даже если она с зеленой травкой и волейболом, полуночными концертами и заказами книг в Ленинке, с послеобеденным сном и писанием романов, – все равно тягость и мука. И мы не стали бы столь сурово говорить ни о фронте, ни о каторге Солженицына, если бы он, напялив личину пророка, объявив себя Мечом Божьим, в первом случае не оказался бы хвастуном, а во втором, то и дело талдыча о своем христианстве, не стал бы так злобно глумиться над каторгой Достоевского с ее кандалами и вшами, смрадным ложем в три доски и тараканами во щах, с ее тяжким трудом и тремя нерабочими днями в году»99
Рукопись, спрятанная в бутылке
В заключении Солженицын не только наедал бока на шоколаде и вкусной выпечке, но и активно творил. Жажда писательства проснулась в нем летом 1946 года в бутырском застенке: «С той камеры, – вспоминал он позднее, – потянулся… я писать стихи о тюрьме»100.
Свой творческий путь он продолжил в марфинской шарашке, где, «нагло перестав тянуть» казенную работу, трудился для вечности, сочиняя поэмы. «Этой страсти я отдавал теперь все время»101, – напишет Солженицын в «Архипелаге».
Поэтом, как потом объяснит Александр Исаевич, он стал поневоле, поскольку выучить наизусть стихи легче, чем прозу. «Память – это единственная заначка, где можно держать написанное, где можно проносить его сквозь обыски и этапы, – отмечал он. – Поначалу я мало верил в возможности памяти и потому решил писать стихами»102. Лишь много позже он обнаружил, «что и проза неплохо утолакивается в тайные глубины того, что мы носим в голове»103. «Под конец лагерного срока, поверивши в силу памяти, я стал писать и заучивать диалоги в прозе, маненько – и сплошную прозу. Память вбирала! Шло. Но больше и больше уходило времени на ежемесячное повторение всего объема заученного»104.
Собрание тюремных сочинений включало в себя «Лагерные стихи», поэмы «Дороженька» и «Прусские ночи», пьесы «Пир победителей» и «Пленники». Все вместе это составляло 12 тысяч строк105, или примерно 300 страниц. Запомнить наизусть и носить в голове много лет такой объем текста, согласитесь, – задача, непосильная для простого человека. Но не для зека, обретшего бессмертную душу! «Освобожденная
98
Бушин В.С. Александр Солженицын: Гений первого плевка. С. 137-141.
99
Бушин В.С. Александр Солженицын: Гений первого плевка. С. 166.
100
Солженицын А.И. Архипелаг Гулаг. МСС. Т. 5. С. 418.
101
Солженицын А.И. Архипелаг Гулаг. МСС. Т. 7. С. 28.
102
Солженицын А.И. Архипелаг Гулаг. МСС. Т. 7. С. 72-73.
103
Солженицын А.И. Архипелаг Гулаг. МСС. Т. 7. С. 73.
104
Солженицын А.И. Бодался теленок с дубом // Новый мир. 1991. № 6. С. 8.
105
Солженицын А.И. Архипелаг Гулаг. МСС. Т. 7. С. 73.