Демон на Явони. Алексей Шерстобитов
милицию и батюшку, отца Иоанна, дабы прихлопнул кадилом и анафему объявил, но вышло все по-другому.
Смысловский решил вопрос затыкания рта разошедшейся сплетнице весьма своеобразным, но действенным образом – вынул тысячерублевую купюру и сунул ей в руку со словами благодарности. Ход, оцененный всеми, хотя и не принятый нормальным для морали здешних мест, возымел настолько сильное действие на нее, что она резко замолчала, но быстро спрятав денежку, запричитав, ускорилась в сторону своего лоточка. Оба мужчины воспользовались замешательством, исчезли в толпе и направились в сторону машины, которую демянец приготовил для путешествия.
Тем временем, Роман рассуждал сам в себе, будто разговаривая еще с двумя личностями, одна из которых могла показаться внутренним голосом, а вот третья, звучала настойчиво и с позиции силы. К ней он обращался «мама», с обидой вспоминая, чего его лишила ее болезнь.
– Мама! Мама! Ну что ты все ругаешь меня?! Я делаю, что могу…, знаешь, как трудно мне дается твое отсутствие… Как же мне не хватает тебя и наших…
– Ты сам виноват! И это я тебя могу обвинять… Теперь все зависит от тебя! Нужно сделать то, что я говорю, и все вернется. А ты девку загубил, а дитё её не достал! Ты неудачник! Я привела к тебе двух девочек, что ты с ними сделал? Убил их со страху! А надо было запереть и держать до нужного дня! Ты даже ребенка боишься!
– Но они такие чистые и безвинные…, я не могу этого выдержать, они пугают меня своими взглядами – они ни такие, что участвовали в наших оргиях!
– Такие и нужны! Какая польза мне от жертвы нечестивцев?! Только целомудренные, хорошо бы набожные, чтобы в церкви помогали, молитвы читали – я люблю таких!
– Да где же их взять? Ищи…, хорошо, еще раз подскажу: есть одна бабка с внучкой, очень они нуждаются, но скромны и смиренны. Я хочу и ту и другую!… – Роман не был в восторге от таких постоянных разговоров и, более всего, по причине нелюбви насилия над своей личностью, он не переносил, когда ему указывали, что и как делать, ненавидел делать ничего из того, что ему самому не нравилось, но не было ничего чтобы он желал больше, как свою мать!
Третий голос, его собственный внутренний, осторожно вставил пару фраз:
– Почему нельзя все упростить? Почему нельзя принести эти проклятые жертвы, скажем, в подвале дома? Зачем искать капище, тащить туда детей, и именно там убивать их?! Зачем так все усложнять?
Я вообще боюсь всего этого, можно попасться ничего не успев сделать, убитых детей ищут, а я даже из подвала их боюсь вытащить, вдруг кто-то увидит! Я не хочу лазать по этим лесам, болотам, я хочу любить свою мать, как прежде и совсем не верю, что после всего, она вернется во всей красе! Да я попадусь раньше! Да и после всех этих жертвоприношений меня будут искать еще сильнее. Я уже чувствую, как они приближаются… – я не хочу!
– А тебя никто и не спрашивает! Я мать! Я знаю, как и что нужно! Хочешь, чтобы я вернулась в прежней красе, хочешь, чтобы делала все, что тебе нравилось? Хочешь меня?
– Очень…
– Тогда