Шиза. Юлия Анатольевна Нифонтова
не спит Гульнур,
Хочет Гульнур амур-мур-мур-мур…
Вот и не спит Гульнур.
Тихо в лесу,
Только не спит Гапон,
Ночью Гапон писал пятый том,
Вот и не спит Гапон.
Тихо в лесу,
Только не спит Армен,
Бедный Армен сломал себе член,
Вот и не спит Армен.
Во время исполнения последнего куплета Армен запустил в Цесарского увесистой «Анатомией для художников», хотя текст, без сомнения, принадлежал быстрому перепёлкинскому перу. Неуязвимый Цесарский, ловко увернувшись от снаряда, выскользнул в коридор.
– Дж-жаз-зз – это разговор-рр! – закатив глаза, проклокотал Перепёлкин.
Захватив с собой шляпу Гапона для сбора гонорара, новоявленный джаз-банд двинулся на улицу – радовать своим искусством несчастных прохожих. Следом побежал Шмындрик, самозабвенно стуча в загрунтованный холст, как в большой бубен. Но вскоре он, грустный и понурый, вернулся, вновь отвергнутый мужской компанией.
– Ян, ты не могла бы сходить вместе со мной?
– Куда Шмындр?
– Понимаешь, меня пригласили позировать старшему курсу, да мне, как-то неловко идти одному.
«Если бы я решилась подзаработать «телом», то никого бы из группы с собой звать не стала, – подумала Янка, – тем более представителя противоположного пола. Но ведь у Шмындрика особый взгляд на жизнь!» Невзирая на щекотливость ситуации, Янке, безусловно, льстило доверие симпатичного юноши в таком сугубо интимном деле.
– Пошли! Сегодня буду твоим Брюсом Уиллисом – спасу.
В мастерской пятикурсников царил домашний уют. Для обиталища художников было удивительно чисто. На натянутых по стенам верёвочках, как бельё на прищепках, сохли сырые этюды. В шкафах и на полках – идеальный порядок (мечта Талдыбаева!) В углу круглый стол, застеленный вышитой скатертью, с фарфоровым чайным сервизом и горой сушек на блюде. За ширмой притаился поистине райский уголок: диван, торшер, рядом на тумбочке сборник стихов с чьими-то очками, пушистые тапочки на круглом домотканом коврике и, конечно, повсюду, до самого потолка картины, картины, картины.
Казалось, что здесь проживает добропорядочная семья творческих работников, но при внимательном рассмотрении у семейства обнаруживались явные странности. Например, на каждом мольберте была прикреплена табличка, интерпретирующая фамилию владельца: «Уманец – считай, калека», «Гусев – свинье не товарищ», «Ешь ананасы, Рябченко, жуй, день твой последний приходит, буржуй!», «Колот – не тётка!», «Маслов, кашу не испортишь!», и др.
На вешалке рядком висели рабочие, ярко расписанные краской халаты. На одном были генеральские погоны, а иконостас из медалей-орденов не вмещался даже с тыла. Следующий халат гангстера-неудачника был словно изрешечён автоматными очередями с запёкшимися в пулевых отверстиях кровавыми подтёками вперемешку с поцелуями, между лопатками красовалась огромная мишень с наливным яблочком в центре. Подол женского халатика украшала хохломская роспись с золотом,