Опознание. Записки адвоката. Владимир Захаров
– как новый, так и бывший в употреблении – может отгрохать себе дом какой хочет и где хочет. Были бы связи и деньги. Когда же мои личные биологические часы отсчитывали тосненское время, а страна не знала о предстоящей смене вех, денег у людей было немного, связи же мало что решали. Возведение первых садовых домиков было обложено таким количеством запретов и ограничений, на личную собственность смотрели с таким прищуром, что уже имеющиеся и, более того, еще на заре социализма узаконенные деревенские дома приобретали в глазах граждан прямо-таки нечеловеческую ценность. Внедриться в сплоченные ряды собственников по рождению можно было только судебным путем. И этот путь торили ротами и батальонами. Супружеские пары бальзаковского возраста умыкали у одиноких старух избушки под ложные обещания содержать в тепле и холе до самой смерти; брат шел на брата, задавив голос крови инстинктом собственника; время от времени сын преследовал матерь свою нестерпимо гнусным судебным иском, долгим, тяжким и смертоносным, как македонское копье. Такими делами я брезговал, не принимая поручений даже от обижаемой стороны. Ведь мораль и право сходятся вместе редко, искать правду в суде – занятие слишком легкомысленное для профессионала, а брать на себя чужую боль похвально, но вредно для здоровья. Те гражданские дела, от которых не смердит, для юриста интереснее уголовных, зато тянутся так долго, что заречешься ввязываться. В конце концов, каким бы сложным ни был казус, сколь хитроумным и многознающим ни оказался процессуальный противник, как бы ни был тяжел характер судьи, «просчитать» гражданское дело на много ходов вперед, вплоть до решения – дело нескольких часов. Со всей тактикой, стратегией, ловушками и жертвами ферзя. А гражданские дела, особенно сложные и многофигурные, редко растягиваются на месяцы, чаще на годы. Так что, совсем немного поиграв в шахматы гражданского права с контролем времени три года на партию, я потерял к ним интерес.
Все возвращалось «на круги своя», точнее, к той же точке на новом витке спирали. Ноги отказывались нести меня на Московский вокзал, и я с трудом преодолевал сопротивление среды, такое сильное, как будто шагал по дну Мертвого моря, пересекая тосненскую привокзальную площадь, до краев заполненную циклопической лужей.
Пол в кабинете дежурного адвоката был настлан на добрых двадцать сантиметров ниже, чем в предбаннике. Посетитель, таким образом, не входил, а как бы проваливался в кабинет, не вдруг восстанавливал равновесие и с особым тщанием проверял на прочность казенный стул, прежде чем сесть. Можно представить, какому серьезному испытанию подвергались при посещении юридической консультации немощные старушки, матери с младенцами на руках и углубленные в себя шизофреники. На моей памяти две или три бабули, достигнув спасительного стула и опершись на него левой рукой, правой осеняли себя крестным знамением по случаю спасения.
Был вторник, мой дежурный день. Я сидел за столом, смотрел на белую дверь в зеленой стене и