Добывайки в поле. Мэри Нортон
они вызвали в её уме то или иное событие. Некоторые были особенно таинственными и непонятными… Да, внезапно решила Кейт, так вот и надо сделать: уговорить старого Тома объяснить ей эти записи… Что Арриэтта имела в виду, спросит она его, когда, например, пи-сала: «Чёрные люди. Мама спасена»?
И её желание сбылось. Пока миссис Мей говорила о делах с поверенным или спорила с плотниками и водопроводчиками, Кейт уходила одна через луга в маленький домик к старому Тому.
Случались дни (как через много лет объясняла Кейт своим детям), когда старый Том не проявлял ни к чему интереса и из него было трудно вытащить хоть словечко, но бывало и так, что какая-нибудь запись в дневнике подстёгивала его память и из её глубин, словно чудом, всплывали такие воспоминания (не вернее ли будет сказать: он так высоко взлетал на крыльях фантазии?), что Кейт порой спрашивала себя, уж не был ли он сам когда-нибудь добывайкой… То же самое миссис Мей говорила о своём брате, том самом, которого знал Том Доброу (он в этом признался). Хоть тот и был на три года его младше, они вполне могли быть друзьями, и даже – кто знает! – закадычными. Одно бесспорно – они два сапога пара. Один, как известно, любил рассказывать небылицы, чтобы подразнить сестёр, про другого попросту говорили, что он врёт как сивый мерин. Но так или иначе, много лет спустя, когда стала совсем взрослой, Кейт решила рассказать всем на свете, что, по словам Тома, случилось с Подом, Хомили и маленькой Арриэттой после того ужасного дня, когда их выкурили из их дома под кухней и они были вынуждены искать убежище в чистом поле.
Вот её рассказ – «записанный на бумаге». Просеять факты, отделить правду от вымысла вы можете сами.
Глава пятая
Терпенье и труд всё перетрут.
Сначала, по-видимому, они просто бежали, но не куда глаза глядят, а как раз туда, куда надо, – вверх по склону холма, где росла азалия и где (как давно это было!) Арриэтта впервые встретила мальчика, а затем по вершине, поросшей густой травой.
Как они пробрались там, частенько говорила потом Хомили, она не может ума приложить – сплошной частокол из стеблей. И насекомые… Ей и в голову не приходило, что на свете так много разных насекомых. Одни неподвижно висели, прицепившись к чему-нибудь, другие проворно бегали туда-сюда, третьи (эти были хуже всех) смотрели в упор и не трогались с места, а затем, всё ещё не спуская с вас глаз, медленно пятились назад. Казалось, говорила Хомили, что сперва они вознамерились вас укусить, а потом передумали, но не из доброты, а из осторожности. «Злющие, – говорила она, – вот они какие были. Да, злющие-презлющие!»
Пока пробирались между стеблями, Под, Хомили и Арриэтта чуть не задохнулись от цветочной пыльцы, которая облаком сыпалась на них сверху. То и дело на их пути вставали обманчиво сочные, колышущиеся листья с острыми краями, которые резали руки. Они скользили по коже нежно, как смычок по струнам скрипки, но оставляли кровавый след. Не раз им встречались высохшие узловатые стебли, о которые они спотыкались и падали