Бегство из Центральной Азии. Павел Степанович Назаров
довольно хорошенькая сартская женщина, которую прежде никогда не видел, внимательно разглядывала меня. Не выказав никакого волнения от ее неожиданного появления, я продолжал, не двигаясь, спокойно читать. Она оказалась подружкой жен Юлдаша, и, придя с неожиданным визитом, воспользовалась правом женщины войти без стука, обнаружив почему-то не запертые ворота. Она сразу увидела, что я русский, христианин, и забросала женщин вопросами: кто я и почему живу здесь? Камар-джан с готовностью и остроумно объяснила ситуацию. Она вытянула свои руки, покрытые сыпью, и сказала:
– Это я попросила русского доктора полечить мои руки, которые очень сильно болят, ведь у большевиков ужасное лечение, и он, не предупредив никого, тайно пришел.
Как потом выяснилось, молодая женщина разболтала своим подругам, конечно под большим секретом, о таинственном докторе, и несколько дней спустя местный милиционер подошел к Акбар-беку на базаре и сказал:
– Начальник послал меня проверить твое жилье; говорят, какой-то русский прячется у тебя.
– Ты городишь вздор, – спокойно ответил Акбар. – В доме только четыре женщины и две маленькие девочки, и, как мусульманин, ты не можешь войти туда.
– Хорошо, – сказал милиционер, – я верю тебе, ты старый и уважаемый человек. Дай мне сто рублей, и я скажу начальнику, что у тебя в доме никого нет.
Конечно, Акбар дал ему сто рублей.
После этого инцидента Акбар посоветовал мне не показываться в той комнате в течение дня, и я перебрался в другой конец двора в полуподвал, где держали сено. Там не было окон, а вместо дверей была большая дыра в стене, закрытая со двора куском войлока. Внутри было тепло, но через щели старой стены пробивался только один маленький лучик света, и приходилось присматриваться, чтобы что-нибудь различить в полумраке. Чтение стало невозможным.
В этом полуподвале я провел много долгих дней и ночей. Только во время обеда и около часа после него я мог находиться в своей прежней комнате среди семьи Акбара, слушая их рассказы. Остальное время я сидел или лежал в моей берлоге.
Тоскливые дни тянулись своей чередой. Было физически невыносимо находиться в таком ужасном бездействии и без дневного света. Убивая время, я перебирал в своей памяти мою прошлую жизнь и работу в Туркестане и предавался философским размышлениям. Меня чрезвычайно интересовала теория Эйнштейна, которая, по моему мнению, замечательно соотносилась a priori[32] c выводами русских метафизических философов, таких как Аксенов, Успенский и другие, о природе времени.
Однажды, когда я только что вернулся в свою берлогу, Тохта-джан начала говорить что-то очень оскорбительное своему мужу. Я должен пояснить, что все члены семьи свободно говорили на двух языках: на узбекском диалекте джагатайских тюрок, являющимся основным языком Туркестана, и на таджикском – диалекте персидского. Я не знал последнего совсем, и когда они не хотели, чтобы я понимал их, то говорили на таджикском. Разговор быстро перерос в серьезную
Независимое от опыта утверждение (лат).