Бегство из Центральной Азии. Павел Степанович Назаров
ты улыбаешься?! – взбешенно спросил один из следователей. – Или не боишься расстрела?!
– Нет, нисколько, – ответил я спокойно. – Вы в поисках чудесного социалистического рая создали такие условия для существования, что жизнь для простого смертного потеряла всякую ценность.
Мой ответ привел следователя в замешательство: он не ожидал такой оценки «созидательного социализма».
Одним из инкриминированных мне документов было письмо, которое перехватили большевики. Оно было послано из Ферганы с вестовым полковника П. Г. Корнилова[9], брата хорошо известного генерала[10]. Вместе с полковником мы снаряжали и отправляли группы офицеров для организации в Фергане кавалерийских отрядов из местных всадников для борьбы с большевиками. Несмотря на мои неоднократные просьбы не посылать ничего в письменной форме, педантичность несчастного Корнилова заставила его направить мне детальный отчет о расходах и рапорт о своих действиях в надежде, что его вестовой благополучно преодолеет горы и посты Красной гвардии. В этом письме среди прочего была фраза: «Я послал капитану Б. скакуна».
Следователь, далекий от представления, что слово «скакун» могло иметь прямой смысл и относиться к лошадям − скакунам, рысакам и иноходцам, − увидел в нем какую-то тайну или кодовое слово и принуждал меня выдать скрытое в ней таинственное значение.
Не добившись никакого признания, они отправили меня в подвал ЧК, который уже заработал себе жуткую репутацию.
Коммунисты, которых я считал отвратительной накипью рода человеческого, негодяями, чуждыми туркестанской земле, тем не менее, захватили ее и деспотически распоряжались ею. Сколько достойных людей погибло в этих подвалах!
Несмотря на то, что меня переполняли ярость и ненависть к моим врагам, жизненные потребности оказались сильнее. Было уже поздно, и чувство голода начинало серьезно беспокоить меня.
Окно подвала, забранное железной решеткой, находилось высоко, и я смотрел на него, размышляя, получу ли я вообще сегодня что-нибудь поесть. Неожиданно раздался стук, и через решетку на пол упал небольшой сверток. Приглядевшись, я увидел за решеткой улыбающееся лицо киргизского мальчика Керимбая, служившего в моих конюшнях.
Необъяснимым образом через огромные расстояния в любое время с удивительной быстротой новости распространяются среди киргизов быстрее, чем телеграммы. «Узун кулак» – (длинное ухо) – «киргизское радио», несомненно, помогло и мне. Весть о моем аресте разнеслась, как молния, и мне доставили сверток с едой из дома. Если бы еду передавали через «Красную гвардию», а не через окно, то бутерброды и фрукты были бы съедены охраной – большевики ведь не признают частной собственности.
Для врагов рабоче-крестьянской власти освещения не полагалось, и, как только стемнело, мне не оставалось ничего другого, кроме как лечь на голые доски широкой скамьи и попытаться заснуть.
Среди ночи я был разбужен звуком открывающейся