Крепь. Андрей Лютых
поплывший из темной глубины свода к столу.
– Вероника! – пробормотал кто-то. Ошалевший Игнат, оказавшийся ближе всего к месту, где появился призрак, с воем стал бегать по залу в тщетных поисках двери.
– Нет-нет! Вероника осталась в лагере, у могилы своего Аверки… – возразил кто-то, тем самым подтверждая, что видение возникло не только у гренадерского поручика.
Белую даму видели все.
– Однако, ну и ром у вас, Дмитрий Сигизмундович… Нельзя было мне поминать чертей! – пробормотал старый циничный Быков, при всем при том начиная креститься.
– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй… – кто в голос, кто шепотом принялись молиться офицеры, но слова застыли у них на губах, когда дама приблизилась к капитану Овчинникову, и протянула к нему руки, словно умоляя о чем-то. Овчинников задрожал и едва не лишился чувств, а дама, оборотясь вокруг поддержавшего капитана прапорщика из его роты, приблизилась к капитану Крауззе, лицо которого из желто-коричневого сделалось совершенно белым. Его дама «умоляла» еще настойчивее, едва не повиснув у него на шее, а когда, словно отчаявшись добиться от Крауззе чего-то нужного ей неведомого, она бросилась к следующему офицеру, тому самому поручику, который первым ее увидел, остальные, опрокидывая лавки, в панике бросились к противоположной стене заколдованного зала.
За столом оставались двое. Те, кому по офицерским понятиям полагалось едва ли не тот час же драться – Тарлецкий и Княжнин. Но пока они не могли даже сжигать друг друга взглядами: происходящее вокруг было столь необычным, что не могло не отвлечь внимания. Впрочем, Княжнин, поставивший на стол кружку и опустивший руку на эфес шпаги, отвлекался меньше – вся потрясшая офицеров мистика происходила у него за спиной. Он продолжал презрительно смотреть на Тарлецкого, пока не понял, что взгляд широко раскрытых глаз противника направлен мимо него, ему за спину. Последовав за взглядом Тарлецкого, Княжнин увидел, что теперь руки белой дамы простерты именно к нему. Собрав всю свою решимость, он остался на месте и даже отважился встретить ее взгляд. К нему были обращены бездонные черные омуты на белом, искаженном страданием лице, которое вдруг стало рассеиваться, словно поглощаемое этими омутами, открывшимися Княжнину. Тот застыл и не смог бы теперь двинуться с места, даже если бы захотел.
– Господа, что с вами? Совсем перепились?
Эту фразу произнес вернувшийся с совета у Дохтурова полковой адъютант, пораженный картиной, которую он увидел: в дрожащем полумраке освещенного дюжиной свечей зала двое застыли напротив друг друга, словно каменные изваяния, денщик Тарлецкого бьется о стены, остальные офицеры, словно стадо перепуганных овец, сгрудились под темными сводами. Выдержав паузу, которая понадобилась адъютанту, чтобы убедиться, что перед ним все же те самые люди, с которыми он расстался час назад, тот попытался отрезвить эту компанию:
– Господа, война! Позавчера Наполеон перешел через Неман…
Ночь, когда