Крепь. Андрей Лютых
ответил не сразу, словно наслаждаясь моментом своего триумфа. А ведь он выложил на стол пока только первую карту из приготовленного им покера.
– Потому что, ежели бы я сие сделал, мне неизбежно пришлось бы совершить и следующий шаг, после которого вы не отделались бы временной высылкой куда-нибудь в Пензу. Путь лежал бы дальше и, боюсь, навсегда. А ваши дети остались бы без средств к существованию.
На это громкое, но пока голословное заявление Сакович не ответил.
Впрочем, его реплика и не была здесь обязательной. Ему пока была отведена роль слушателя, которому приходится медленно водить головой то влево, то вправо, потому что Тарлецкому удобнее было продолжать свою речь, поднявшись с кресла и расхаживая перед ним по залу.
– Очень хорошо, что вы судья, и как человек, сведущий в юриспруденции, меня поймете. То, что ваш старший сын незаконно бежал за границу, вы отрицать не можете – он не возвращается вот уже шесть лет. Указом, объявленным в декабре 1809 года, таким как он отводилось шесть месяцев на то, чтобы вернуться. Поскольку он не вернулся, вы уже сейчас не можете ни продать, ни подарить ваше имение, потому что после вашей смерти (желаю вам еще сто лет здравствовать!) доля вашего сына должна отойти государству.
Пан Сакович сжал скулы. Он не мог об этом не знать.
– Право, не понимаю, почему вы, законник, не уладили эту ситуацию, как это сделали другие, – оживленно продолжал Тарлецкий. – Ваш сын мог вернуться в отведенные месяцы хотя бы на неделю, чтобы получить объявленную указом амнистию, и когда секвестр с имения был бы снят, сделать формальный отказ от своей доли в наследстве. Потом он снова мог бы уехать куда ему заблагорассудится, разумеется, «без вашего согласия» – изымать у вас государству было бы уже нечего…
– Такое ловкачество недостойно шляхтича.
– Уважаю. Правда, уважаю гордость истинной польской шляхты. – Тарлецкий сделал серьезное лицо, а сам при этом подумал: «Так я и поверил в твое благородство! Просто в эти шесть месяцев твой сын был слишком далеко, чтобы вернуться – в самой Испании!»
– Я не польский шляхтич.
– Ах, да, наслышан: вы из диссидентов – шляхты некатолического исповедания. Если смотреть буквально, то и я отношусь к этой «ложе», только не греко-римской веры, как вы, а греко-российской.
Почувствовав, что его шутка не понравилась пану Саковичу, Тарлецкий поспешил вернуть разговор в прежнюю «имущественную» область:
– Вы правы, не стоит о том, что могло бы быть. Указ, о котором я говорил, предписывает накладывать секвестр на долю имения бежавшего за границу, ежели он сие сделал полностью на свой страх, иными словами, тайком от родителей. Если же будет доказано, что оставление пределов государства произошло с ведома владельца имения, а пуще того – при его подстрекательстве – немедленному секвестру подлежит уже все имение. – Тарлецкий значительно посмотрел на пана Саковича. – Как судья вы совершенно справедливо заметите, что доказать, имело