Песнь теней. С. Джей-Джонс
и пару безделушек, которые чудом остались у нас и не были проданы ростовщику в уплату папиных долгов.
– Что ты собираешься делать со своим клавиром? – спросила Кете. Мы стояли в комнате Йозефа и разбирали мои вещи. – Может, попросим графа отправить за ним, как только мы там обоснуемся? Или ты намереваешься продать его до отъезда?
Я об этом еще не задумывалась. Если честно, я о музыке вообще почти не думала.
– Лизель, – сказала Кете. – С тобой все в порядке?
– Конечно, – ответила я, делая вид, что разбираю свои ноты. – А что?
Она провела пальцами по выцветшим клавишам из слоновой кости. Она нажала на одну ноту, потом на другую, но я чувствовала, что смотрит она на меня. Фа-соль-ми-ре-диез. Ля-ля-ля-фа-диез. Она играла без мелодии, просто так, бесцельно, и меня охватило жгучее чувство зависти. Я завидовала ее свободе, легкомыслию, равнодушию. Для моей сестры музыка была лишь шумовым фоном.
– Просто, – сказала она спустя некоторое время, – я давно не слышала, как ты играешь. Вот и все.
– Я была занята.
– Ты всегда занята, – заметила она. – Но прежде это тебя не останавливало.
Я почувствовала укол – вины, стыда и разочарования. Разумеется, Кете была права. Как бы сильно я ни уставала к концу дня, как бы плотно ни были заполнены мои часы приготовлением пищи и уборкой, я всегда умудрялась находить время для музыки, волшебства и Короля гоблинов. Всегда.
– Удивительно, что ты заметила, – угрюмо сказала я. – Я думала, тебе все равно.
– То, что у меня нет твоих талантов, не означает, что я не замечаю и что мне все равно, – сказала она. – Я ведь знаю тебя.
К моему ужасу, я почувствовала, как глаза наполнились слезами. Я погрязла в повседневности и находила тысячу оправданий своему нежеланию сесть и сочинять музыку столь долгое время, что забыла, что моя музыка – это рыдающая рана, которая не затянется. Доброта Кете была как антисептик, и он жалил и разъедал мою рану.
– О боже, Лизель, – сказала она, пораженная. – Я совсем не имела в виду…
– Нет, нет. – Я тайком вытерла щеки. – Все в порядке. Ты ничего не сделала. Я просто устала, вот и все. Неделя выдалась слишком долгой.
Пронизывающий синий взгляд Кете был преисполнен терпения, но я не стала углубляться в эту тему. Часть меня желала, чтобы я призналась и доверилась ей полностью. И рассказала ей, что давным-давно не играла и не сочиняла потому, что не могла сделать над собой огромное усилие, не могла заставить себя сесть, работать, трудиться. Ведь когда бы я ни работала над своим magnum opus[16], я чувствовала рядом присутствие другого – его прикосновения, его поцелуи, ласки. Потому что боялась, что она меня не поймет; или – что еще хуже – поймет.
– Все в порядке, – повторила я, и почувствовала, как горло щекочет неуместный смешок. – Ну же, почему бы нам не сыграть в Идеальное Воображаемое, пока есть время и мы не заняты скучной уборкой и упаковкой вещей? Я начну. Как только мы приедем в Вену и обоснуемся в наших новых апартаментах,
Magnum opus (лат. «великая работа») в науке или искусстве – лучшая, наиболее амбициозная работа учёного, писателя, художника или композитора.