Железный поход. Том четвёртый. Волчье эхо. Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский
животы от хохота и потешались над моим беспомощным и растерянным видом.
Имам замолчал, глядя на пляшущие языки пламени, а люди, сидевшие у костра и слушавшие с чувством трепетного благоговения историю великого Шамиля, встретились с его упорным прищуренным взглядом.
…Мирно потрескивал, фыркал ставший ярче рубина валежник; из соседней сакли тянуло душистым кизяком и жареными лепешками. Молчали в стылой дреме дагестанские горы.
− Что было дальше, Учитель? − неожиданно откуда-то сверху сорвался звонкий голос.
Старики, задрав головы, недовольно зашумели, гневно потрясая посохами.
− Пошли вон, дети шайтана! Молнии на вас нет!
− Чтоб повысохли ваши языки, а дым, выходящий из труб ваших саклей, стал тоньше крысиного хвоста!
− Кто посмел осквернить этот час?! Кто бросил камень в ровное течение исповеди Святого Человека?!
Шамиль властным жестом утихомирил громкокипящих аксакалов и чухби. Он давно приметил на ближайших плоских крышах домов.57
> десятки сверкающих в отблесках костра глаз наблюдателей и слушателей, которые завороженно смотрели на него − своего защитника и Пророка, и ловили каждое слово.
− Что ж, и я был таким, уважаемые… Тоже взбирался на крышу послушать мудрейших и посмотреть на знаменитых воинов. Уж это всяко угоднее Аллаху, чем если бы они тайком ездили глазеть на крепости гяуров и слушать их лживые обращения к племенам гор. Эй, покажись, смельчак, что осмелился перебить меня!
Все замерли… Но в следующую минуту на крыше сакли, расталкивая приятелей локтями, объявился малец. Ни дать, ни взять − волчонок. Голенастый, худой, уши торчком, с блестящими живыми глазами, жадно и преданно озиравшими Шамиля. Цепкие детские руки крепко сжимали ножны и рукоять висевшего на поясе кинжала.
Имам не удержался, вновь улыбнулся излучинами губ и, уже обращаясь ко всем юнцам, «оседлавшим» ближайшие крыши, повысил голос:
− Ну что, волки, быстры ваши ноги? Остры ли ваши клыки? Готовы рвать глотки русским собакам?
− Аллах акбар! − точно выстрелы, грохотали десятки молодых голосов.
− Веди нас, Учитель!
− Прикажи седлать коней!
Шамиль удовлетворенно кивнул головой, увидев в багровом свете костра белозубые оскалы подрастающей смены.
− Придет время, и я буду ждать ваши кинжалы и шашки в своих рядах! Аллах велик!
− Ля илляха иль алла! − точно из одной груди вырвалось дружное, фанатичное, вечное.
− А теперь дослушайте до конца начатое!
Шамиль опять поднял руку, призывая к спокойствию и порядку. Крики и ликование прекратились мгновенно, взялась молитвенная тишина, так что ясно стало слышно тявканье и плач шакалов с дальнего склона ущелья.
…Рассказчик щелкнул бирюзовым зерном каменных четок. Его обветренное в бесконечных походах лицо буро потемнело от прихлынувшей крови. Речь стала рубленой, краткой, слова − тяжелыми, как свинцовые пули… и за ними чувствовалась сдержанность, таящая в себе силу.
− Аллах
Высшим органом власти сельской общины (аула) являлось народное собрание. Здесь решались важнейшие вопросы жизни общества: войны и мира, заключения союза с соседними обществами или феодальными владениями, утверждения адатных норм или внесения в них изменений и дополнений, выбора должностных лиц. На собрание, как правило, должны были являться все взрослые мужчины общины. Сначала высказывались старики, потом мужчины среднего возраста и лишь затем молодые, которые без особого разрешения говорить не могли. Голосование по обсуждаемым вопросам было открытым, о чем свидетельствует сохранившееся у аварцев выражение «Разияс килиш борхи!» («Пусть согласный поднимет палец!»).
На собраниях царили порядок и дисциплина, отмеченные кавказоведом Н. И. Вороновым в записках «Из путешествия по Дагестану» (1870): «Но вот состоялся джамаат (собрание верующих; старейшин). Все члены его держат себя весьма дисциплинированно: у места молчат, у места говорят, и некоторые весьма бойко, плавно и дипломатично, у места слушают. Интерес каждого – предмет схода, совещания; и если джамаат (годекан) собрался в ауле, подле строений, то крыши их переполнены любопытными наблюдателями и слушателями, коим нет места в среде самого джамаата, – несовершеннолетними, а иногда и женщинами. Это не стадо, это строго дисциплинированная толпа; импровизированным поведением ее на сходке может остаться доволен любой ревнитель порядка».