Железный поход. Том четвёртый. Волчье эхо. Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский
духом своих подчиненных, спросил:
− Ну-с, как настроение, отцы? Не поздно ли воевать вам?
− Как поздно?! − обиженно шевеля снежными усами, возмутился старший из них. − Воевать никогда не поздно, ваш сясь. У русского солдата возрасту нет.
− Так сколько ж вам лет?
− А чойт их, годы-то, считать… Все наши. Вы тоже не из зеленых будете. Приказу нам дайте, ваш сясь… Поглядите в бою. Мы старой закалки, нам главное − знать свой маневр. А лихо наше мы с кашей ждем…
− Где был ранен, герой?
− Я-то, отец вы наш, семь разов басурманом калечен, − непринужденно улыбнулся бороздами морщин ветеран. Уродливая из-за шрама улыбка надвое рассекла лицо. − А вон Григорию ухо пулей оторвало при Темир-Хан-Шуре. Уж не взыщите, ваш сясь, что не по полной форме встречаем вас. Кой-чо растеряли… за цареву службу.
В рядах гакнули смехом: «Мордують тебя черти! Опять задает дядька Мирон!»
− Хочешь, я произведу тебя, герой, в унтер-офицеры? − Граф Воронцов пытливо посмотрел на егеря.
− Только не это, ваш сясь. Благодарствую. Кошкой, котора ловит мыша в зеркале, я уже был при Зырянах31. В рядовых оно мне сподручней со смертью обняться будет.
− Как знаешь, герой. Ни пуха тебе, ни пера!
Главнокомандующий бойким скоком въехал на охристую хребтину солончака. Конь, попадая задними на глинистый сланец, оскальзывался, пружиня, наддавал на все ноги, храпел, но граф в надежной посадке крепко сидел на его спине.
Приструнив скакуна, Воронцов охватил командным взором застывшие в ожидании батальоны. Терпкий ветер с бескрайней кумыцкой степи трепал седой, подвитый цирюльником-итальянцем ковыль его волос, ворошил шелковистую гриву коня.
Далекий взор Михаила Семеновича бродил какое-то время по ледниковым пикам Кавказских гор, по узким мрачным ущельям, по каменистым распадкам и козьим тропам, по альпийским лугам и где-то еще…
Солдаты и офицеры, казаки и горская Туземная дружина, артиллерийская обслуга и ротные каптенармусы32, охотничьи артели Кабардинского и Куринского полков, гуртовщики и транспортники обозов, фуражиры и ремонтники, не спускавшие глаз со своего полководца, невольно проследили за его взглядом, переводя глаза на могучие цепи далеких гор, на слюдяной глянец их молчаливых скатов, на синюю прóжиль скалистых хребтов, покрытую предрассветной ретушью… и каждый подумал о чем-то своем…
В застойной тишине, сквозь стальную сизь оголенных штыков и казачьих пик, голос Михаила Семеновича прозвучал напряженно, рублено, стойко:
− Я − наместник Кавказа и главнокомандующий граф Воронцов − перед лицом общего строя объявляю: долг солдата, долг слуги Отечества и Государя заставил меня в эти тяжелые для России дни быть вместе с вами, потому как истинный сын русского народа всегда погибает на своем посту и отдает в жертву Отечеству самое дорогое − свою жизнь. Солдаты и офицеры, казаки и союзные России, возможно, мы идем на смерть, но мы исполним возложенную на нас Высочайшую волю во благо нашей Святой Отчизны.
В 1843 году Авария была потеряна для русских. Занимавший ее отряд полковника Пассека успел выступить из Хунзаха, но был блокирован в Зирянах, где геройски отбивался целый месяц – с 18 ноября по 17 декабря. Отряд генерала Гурко был 8 ноября заперт в Темир-Хан-Шуре. На выручку вышел Клюки фон Клюгенау. 14 декабря он деблокировал Гурко – и оба русских отряда, соединившись, выручили Пассека.
Нижние чины, ответственные за хозяйственную деятельность роты.