Нейтральной полосы нет. Евгения Леваковская
формулировку взвесь, да и реакцию допрашиваемого ни на секунду не упускай из виду. Теперь хоть, слава богу, чаще стали магнитофон применять.
В комнате стемнело, хотя за окном еще голубой вечер, небо светло и просторно, ни одна звезда не зажглась. Никита щелкнул выключателем настольной лампы. Теплый свет широким полукругом лег на тетрадь, на раскрытую книгу, не прочитанные еще толком газеты. На большие статьи ни утром, ни днем не хватало времени.
Очень неожиданно прозвучал звонок. «Неужели происшествие?» Никита быстро прошел к двери, открыть не успел, услышал гулкий шепот:
– Ты, пожравший мясо предков, дикий, желтый невежа, почему не звонишь нашим?
– Ты очень распустилась, Марина! – строго сказал Никита, открывая дверь.
– Ослепительный прислал меня, крошечную и маленькую, к тебе, великому шаману. – Марина скромненько протянула Никите бумажку, сложенную фронтовым уголком.
– Ну, это еще более-менее подходяще. «Батыя» и «Чингисхана» изрядно цитируешь. А в общем засоряешь себе мозги зряшной информацией. – Никита взял письмо. – Что это отцу за спешка?
– А это от мамы. – Марина вынула из сумки целлофановый мешок и, распустив ему горло, поднесла к носу Никиты. Пакет изнутри запотел. Пирожки были еще теплые.
– С капустой? – спросил Никита, потянув носом. Марина закивала. Она знала, дядя Кит любил с капустой.
«Зашел бы, братику, – писал Вадим. – Или коль до угро возвысился, так со следователем и не скинешься?»
– Заводила, – сказал Никита. – Позвоню сейчас, да чай станем пить. Или молоко?
– Не звони. Папа ночь не ночевал, сейчас спать лег. Знаешь, Кит, они с мамой собираются вместе в отпуск. Это ж с ума сойти, что за работа! – вдруг заговорила Маришка совершенно материнским говором. У них с Галей были схожие голоса. По телефону их нередко путали. – Это ж с ума сойти, за девять лет ни разу не провели вместе отпуск! Какая семья устоит?
– Трепачка! Не боишься, влетит за треп?
Они сидели на кухне за круглым столом и пили чай с козьим молоком и пирожками. Все было почти как в детстве. Только не было Маринкиной бабушки. Впрочем, Маринка плохо помнила бабушку, ей было три года, когда Алевтина Павловна умерла, в три года многого не упомнишь. Маринке Никита был за бабушку.
– Кит, а ты помнишь, как я Мишке уколы делала и как мне от мамы попало? – вспомнила Марина.
Никита покивал, улыбаясь. Все были очень заняты, даже Маринка. Им не часто доводилось вот так, уютно, чаевничать вдвоем. Но уж если – то оба, не сговариваясь, любили вспоминать детские годы, Маришкины игры…
Маринка всегда с великим уважением относилась к медицине, лечила своих кукол и зверей и счастлива была непомерно, получив от матери в подарок старый шприц. Вскоре в доме возникло нестерпимое зловоние, и все с ног сбились, ища причину. Не вдруг догадались, что всякий раз, как в доме мыли мясо, Маринка делала переливание крови своему медведю в опилочное брюхо, и загнил он, бедняга, безвозвратно.
За окном чуть покачивалась