Клязьма и Укатанагон. Юрий Лавут-Хуторянский
мелочей большого домашнего хозяйства. Она оценила подробное, разумное до мелочей и точное устройство жизни этого дома, его невозможный для нее порядок – и поняла, что с дружбой у них не получается и вряд ли получится: она увидела, что Светлане все время приходится преодолевать себя. Проблема была даже просто с минимальным доброжелательством. Даже с тем, чтобы просто поздороваться утром или напомнить, что нужно сделать по дому. Не показывая своего, часто мучительного, состояния, Женя пыталась делать как можно больше и демонстрировать подчеркнуто дружеское к Светлане и прохладное, как бы равное, отношение к Сергею, но видела, что ту раздражает все это, и даже простейшее: то, как она моет посуду, накрывает на стол и развешивает белье. Она знала, что невозможно не заметить ее стараний и некоторых успехов в домашних делах, и стала понимать, что дело не в этом, не в ее неловкости, и вынуждена была подобрать уже самые жесткие слова для того чувства, которое она вызывает у Светланы. «Боже, боже, – думала она, – протянуть еще хотя бы декабрь – январь…»
И вдруг перед Рождеством, когда они все вместе, втроем, посидели после ужина, немного выпили и как-то легко заговорили вдруг о всякой ерунде, о зловредной русской погоде и хитром отоплении, премудростях зимнего хозяйства и планах на Новый год – возник удивительный дружеский тон общения: может, Свету тронул рассказ о ее заработках рукоделием и переводами, а может, ее уже обозначившийся живот. Елку поставили двадцать девятого: Сергей притащил огромную красавицу, еле втащили ее в дом, она встала в гостиной и уперлась в высокий потолок. Украшений на такую верзилу совершенно не хватало, и Женя в своей комнате из цветной бумаги и картона вырезала фонарики и смешные фигурки, склеила звезду на верхушку и навертела кукол из лоскутов и тряпочек. Еще прикрепила нитяные петельки к конфетам. В ночь на тридцать первое Женя встала, чтобы развесить все это на елке. Осторожно встала на табурет, до верхушки, чтобы закрепить звезду, не доставала, но все остальное развесила куда хватило роста. И вдруг она услышала со стороны Светланиной комнаты на втором этаже вскрики. Она в ужасе замерла на табурете, подумала: Свете плохо, спазмы или приступ, – и тут же поняла, в чем дело, еле сползла с табурета и, сжавшись комочком, добралась до своей комнаты. Рыдала в подушку, а когда переставала, ее била дрожь и тоска была смертная. Было уже утро, когда болезненно, прямо в область печени в первый раз ударил ребенок, она охнула, прислушалась к себе и поняла это: «Хватит рыдать, подумай немного обо мне и обо всех нас, в том числе и об отце моем». И ее осенила единственная причина, по которой это могло произойти. Утром тридцать первого она не вышла, через дверь сказала Сергею, что плохо себя чувствует и выйдет к вечеру. Потихоньку плакала и думала теперь, что хорошее настроение Светланы перед Рождеством могло быть вызвано тем же, что она слышала.
Вечером Женя вышла как ни в чем не бывало, Сергей и Светлана обрадовались, все уже было накрыто на стол, и телевизор вещал что-то