Клязьма и Укатанагон. Юрий Лавут-Хуторянский
или это уже невозможно?
Он приглушил звук телевизора и смотрел на нее подчеркнуто внимательно.
– Я, Паша, это всегда оставляю за порогом, будь уверен, – сказала она.
– Спасибо, дорогая. Тогда скажи, пожалуйста, своей половине простую вещь: кто тебе это сообщил и такими ли точно словами?
– Я не уверена, что смогу тебе назвать фамилии.
– Ты не знаешь их фамилий?
– Нет, фамилии их я знаю.
– Так, понятно. Ну хорошо, не надо фамилий, назови государственный орган, в котором служат эти бдительные люди.
– Орган тот самый, Паш, не мудри. Скажи мне о том, что ты намерен делать.
– Нет, дорогая, ты не договорила. Был еще вопрос о том, сообщили ли тебе именно то, что ты сказала.
Татьяна молчала и смотрела на него.
– Можно я предположу: тебе сказали по-другому, но посоветовали начать разговор круче, именно с обвинения, чтобы услышать оправдания, так, да? Не обошлось без психолога в погонах? И обрати внимание на то, как ты привычно уже этим пользуешься.
– Да, Никитин, ты умный, но суть-то не в этом, суть в том, что до уголовки один шаг. Ты же знаешь, что НБП – экстремистская и запрещенная судом организация.
– Слыхали, да.
– Ты что, разделяешь… сейчас, вспомню, да: «слияние самых радикальных форм социального сопротивления с самыми радикальными формами национального сопротивления»! А? Самых радикальных с самыми радикальными! А что это, Паш, – самые радикальные? Это что? Насилие? Убийства? Как понимать?.. А вот такой лозунг: «Завершим реформы так: Сталин, Берия, ГУЛАГ!» Паш, ты что? Ты же нормальный человек! Что ты делаешь?..
– Ты говоришь, что суть не в том, что ты применяешь хитрые приемы и бог знает с кем советуешься о том, как поработать со своим мужем, да? А суть в том, что до уголовки один шаг и какие плохие нацболы, а я тебе говорю: нет, дорогая, суть как раз в том, что ты считаешь возможным употреблять дома, со мной, эти гэбистские штучки, пусть даже из самых лучших побуждений, и я не буду с тобой говорить абсолютно ни о чем, пока мы не согласимся в этом пункте: все это б…дство ты оставляешь там, снаружи, путинским б…дям.
Никитин опять сделал громче телевизор и уставился в него. Татьяна стояла и смотрела на него, дыхание ее становилось все тяжелее, а лицо краснее и краснее. И вдруг она закричала:
– А ты свое б…дство где оставляешь? На трассе с проститутками? А!! Как ты смеешь говорить мне такое… ты… там… там… занимаешься… в машине… с проститутками…
Она зарыдала уже в голос и вышла, хлопнув дверью. У него все внутри оборвалось…
Если ехать по Горьковскому шоссе, то по трассе, за Омутищами, был малоприметный поворот направо, грунтовка тут же уходила в лес и там, метров через сто, заканчивалась поляной. На повороте этом вечерами и ночью, зимой и летом стояла здоровенная бабища, которая подходила к тем, кто притормаживает, и, заглядывая в приспущенное окно, говорила неправдоподобно тонким голоском: «Девочки нужны хорошие?» Те, кому хорошие были нужны, доезжали до поляны, где полукругом выстраивалось до двух десятков девушек. Можно было посветить на них фарами