Интуиция смысла (этико-социальный контекст русской философии). Владимир Варава
часть древнерусского мировоззрения), но акцент на то, что нужно человеку для нравственной, то есть подлинной жизни. Хотя в тексте есть небольшой фрагмент, посвященный как раз апофатическому чувству изумления перед несказанной тайной мироздания. Владимир Мономах ссылается на философские псалмы, в которых явлено сверхрациональное видение бытия, в котором удивление и восторг сменяют друг друга. «Что есть человек, как помыслишь о нем?» «Велик ты, Господи, и чудны дела Твои. Разум человеческий не может постигнуть чудеса Твои».
Эти псалмы с особой силой демонстрируют глубину библейской философии, которая в аспекте изумления перед чудом тварного мира, все же сильнее эллинского удивления перед сущим. Особое восхищение у Владимира Мономаха вызывает человек: «И этому чуду подивимся, как из праха создал человека, как разнообразны человеческие лица, – если и всех людей собрать, не у всех один облик, но каждый имеет свой облик лица, по Божьей мудрости». Это, можно сказать, очень глубокое персоналистическое мировоззрение – видеть разнообразие человеческих лиц как разнообразие образов Божьих; что значит видеть в человеке личность – неповторимую духовную индивидуальность с уникальным набором черт, характеристик и качеств, которые в своей совокупности образуют такую высоту и глубину, о которой Достоевский и сказал: «человек есть тайна».
Далее следует фрагмент, который можно назвать этическим центром всего «Поучения»: «Мы, люди, грешны и смертны, и если кто нам сотворит зло, то мы хотим его поглотить, кровь его пролить вскоре. А Господь наш, владея и жизнью и смертью, согрешения наши превыше разумения нашего терпит, так и во всю жизнь нашу». Здесь имеет место важнейшая констатация связи греха и смертности человека. Явлено высокое понимание того, что корень зла и порока лежит не во внешней плоскости социального или природного бытия, но в той адовой пропасти, корни которой уходят в смерть.
Корень зла в смертности. Это одновременно и библейское понимание, и в то же время философско-богословское задание раскрытия тайны человека, тайны человеческой греховности. При всем многообразии ответов на эти вопросы (от Августина и Паскаля до Гегеля, Ницше и Хайдеггера), можно сказать, что связь зла и смертности носит аксиоматический характер. Это присуще любой серьезной философии, претендующей на подлинное понимание человека, на раскрытие глубинных истоков его порочного поведения и дурных мотивов. Никакая этика, игнорирующая библейскую глубину связи зла и смертности, не в силах ничего сказать существенного о человеке.
Владимир Мономах в этом выражении «грешны и смертны» свидетельствует и о знании, и о понимании корня человеческой трагедии, трагедии грехопадения, которая оборачивается бесконечным нравственным поражением человека в истории. Главным морально негативным следствием этой «спайки» грешности и смертности является, как говорит Владимир Мономах, не способность прощать зло, а стремление на зло ответить злом. Здесь