Девятый час. Элис Макдермот
скептицизм, похоже, могли уловить и разделить только дети. Сестре Жанне достаточно было повернуться от любого серьезного, многословного взрослого (отца или матери, священника, доктора или даже другой монахини) к ребенку, и между ними возникало взаимопонимание. «Глупости ведь все это, правда? – говорил один только ее взгляд. – Лучше не давать им знать, что мы все поняли».
И разве она не проделывала такое с нами?
Из-за небольшого росточка и таланта в обращении с малышами работу сестра Жанна получала самую печальную: больные дети, дышащие на ладан новорожденные, младенцы, которыми пренебрегали, с которыми дурно обращались, которых бросили. Она была специалистом по выведению чесотки, стригущего лишая, вшей, по применению касторового масла и припарок, по чистке ушей и утиранию слез. Лучше других монахинь сестра Жанна знала дорогу к различные бруклинским приютам и в Манхэттенский дом сиротки. Часто ей поручали сопровождать туда детей, иногда от ворот кладбища, иногда из зала суда или из полицейского участка, иногда из той самой комнаты, где еще лежала недавно скончавшаяся мать, а в недвижимый воздух закрадывался гниловатый запашок смерти. Очутившись со своими подопечными на улице, сестра Жанна умела превратить путешествие в чудо для дрожащих малышей: доставала из глубоких карманов кусочки сахара или указывала на что-то или кого-то, способных их рассмешить. Она умела преодолевать лестницы подземки и запруженные улицы, не разбудив спящего новорожденного, которого несла на руках. И всегда, всегда сопровождавшая ее сестра сообщала потом, что обратный путь в монастырь сестра Жанна проделывала в слезах.
Сестра Жанна изо всех сил старалась уравновесить горе, которое испытывала, видя страдания больных, собственной неиссякающей радостью при созерцании чуда здоровых. Салли была здоровой (девять фунтов при рождении, а позже, когда подросла, крепкие руки и ноги и розовые щечки), и после печального дня у одра умирающего ребенка или горюющей матери сестра Жанна предвкушала, как увидит ее в подвальной прачечной, хотя бы чтобы убедиться: Бог, в конце концов, так же щедро наделяет добрым здравием, как и болезнями.
Она подбирала полы одеяния и садилась к девочке на персидский коврик, упиваясь видом пухлых ручек и ярких глазок, ее смышленостью (уже к четырем годам Салли знала поименно всех монахинь в монастыре) и тем, как быстро она растет. Это утешало, дарило надежду, что чахоточная девочка, за которой сестра Жанна на днях ухаживала в ее последние часы, возродится на небесах такой же пышущей здоровьем. И молодая монахиня говорила себе, что стенания и горе несчастной матери – не сейчас, но скоро, ведь жизнь – это лишь миг, – обратятся в радость, с какой Энни обнимала в лучах предвечернего солнца здоровую дочку и говорила:
– Оглянуться не успеешь, как я вернусь.
– Не спеши, – отвечала тогда сестра Жанна или, цитируя сестру Люси: – «Пойди глотни свежего воздуха». – И они обе хохотали.
Когда Энни уходила, сестра Жанна с девочкой карабкались вверх по лестнице («Нет-нет,