Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант). Эдвард Гиббон
стоиков и нашла себе подобия в природе; даже страна, из религиозных побуждений выбранная христианством по времени и главной жертвой пожара, была лучше всего приспособлена для этого естественными силами природы – глубокими пещерами, слоем серы на почве и многочисленными вулканами, вроде Этны, Везувия и Липари. Самый чуждый тревогам и страху скептик и тот не мог не признать, что гибель мира в его нынешнем виде от огня сама по себе была очень вероятна. Христианин, который основывал свое убеждение, что так будет, прежде всего на авторитете традиции и на толкованиях Священного Писания и гораздо меньше – на обманчивых доводах разума, ожидал этой гибели с ужасом и уверенностью, что она наступит обязательно и скоро; а поскольку эта величественная картина постоянно присутствовала в его уме, он считал любое бедствие, постигавшее империю, безошибочным признаком того, что мир доживает последние дни.
Осуждение на муки даже самых мудрых и добродетельных язычников за то, что они не знали божественной истины или не верили в нее, в наши дни кажется противным разуму и человечности. Но изначальная церковь, в которой вера была гораздо крепче, без колебания обрекала на пытки значительное большинство рода человеческого. Возможно, они позволяли себе надеяться на милосердие Бога относительно Сократа или других древних мудрецов, которые руководствовались светом разума до того, как засиял свет Евангелия. Но все единодушно считали, что те, кто, живя после рождения или после смерти Христа, упрямо продолжали поклоняться демонам, не заслуживают и не могут ожидать прощения на суде от гневного Бога. Кажется, что эта строгость, которой не знал Древний мир, внесла озлобление в систему отношений, где раньше царили любовь и гармония. Разница в вере часто разрывала связи родства и дружбы, и христиане, которые в этом мире терпели угнетение от стоявших у власти язычников, иногда из-за недовольства и гордыни испытывали соблазн насладиться предвкушением своего будущего торжества. «Вы любите зрелища! – восклицает суровый Тертуллиан. – Ждите же величайшее из всех зрелищ – последний и творимый навечно суд над миром. Как буду я любоваться, как смеяться, как радоваться, как ликовать, когда увижу множество гордых монархов и мнимых богов, стонущих в самых нижних пропастях тьмы; множество должностных лиц, которые гнали имя Господне, а теперь расплавятся в кострах, более жгучих, чем те, которые они разжигали для христиан; множество мудрых философов, которые раскалятся докрасна в алом пламени вместе со своими обманутыми учениками; множество прославленных поэтов, которые будут дрожать перед судом не Миноса, а Христа; множество трагических актеров, в чьих жалобах на собственные страдания гармонии будет больше, чем в их игре; множество танцоров…» Но пусть читатель из человеколюбия позволит мне опустить занавес над остальной частью описания ада, в которой этот пылкий в вере африканец еще долго продолжает свои разнообразные, неестественные и бессердечные шутки.
Несомненно,