Тропа обреченных. Юрий Иванович Семенов
велела бегом отнести. Дорошенку хоронят». Понял, Костя? Давай скорей! Дорошенку, черт бы его драл!
И она пошла, пошла к гомонящей толпе, веселая, улыбчивая, будто увидела разжеланнейшего человека, которого торопилась по меньшей мере обнять. Совсем рядом оказались те двое чекистов. Напарник вертел в руках часы, а Благой, видимо, приторговывал их.
«Пойте, пойте, голубчики», – во все лицо улыбалась Артистка, готовая, казалось, взвизгнуть от удовольствия, видя, что чекисты остались ни с чем – грузный Ложка вильнул за уборной и, наверняка уже выдавив со страха еще одну доску в дыре забора, выскользнул на улицу.
Артистка, поводя плечами, стала дурачиться и готова была пойти в пляс. Обнаружив в руке глиняного петушка, она приложила его к губам и, озорно свистнув «милицейской» трелью, вдруг со смехом сунула игрушку в разинутый рот блаженно стоявшего дядьки и тоненько, по-девичьи крикнула:
– Ду-ди-и! Пароход ушел!
И тут вовремя подоспел ее Микола, за руку увел на прежнее место, сказав всего одно слово:
– Баламутка!
И мгновенно улетучился из Марии игривый запал. Она поправила налезшую на глаза прядь волос и спокойно спросила мужа:
– Что Шурка-сапожник?
– Ничего. За починкой велел завтра прийти в это же время.
– И все, ничего не передавал?
– Нет, завтра, сказал.
– Ну и хорошо, – зевнула, похлопывая ладошкой по влажным губам, Мария и распорядилась: – Ты поторгуй, Микола, а мы с Костей пойдем домой.
– Ты что? Надо мне перед ночной соснуть? – начал складывать в корзину товар Микола.
– Так ты и сейчас спишь, какая тебе разница. – Мария взяла за плечо Костю и живо пошла с базара.
Ей вдруг захотелось побыть одной. Отпустив Костю, она пошла в противоположную от дома сторону, за железнодорожное полотно, к пустырю, где побрякивала колокольчиком ее ненаглядная Хивря.
Темнобокая коровенка дремотно лежала под пригретым солнцем бугром, не чуя своей хозяйки, вяло присевшей вдалеке на трухлявое дерево. Было по-весеннему ярко и тепло.
После базарной суеты и минутного шутовства Марии захотелось покоя. В последнее время ее частенько тянуло к уединению, чего не случалось очень давно, можно сказать, с молодости. Но тогда, в девичьи годы, она желала одиночества от избытка нежных чувств и разумного сдерживания ласковой своей щедрости. Теперь же уединения требовала усталость.
Но мечтать вообще она не умела. Ей нужна была конкретность. И вдруг этой конкретности будто бы не стало.
Артистка чувствовала, что живет как-то не так, не туда ее заносит, но как вернуться на «круги своя» – не знала. И куда идет, к чему – не ведала, потому что не вольна была знать о своем месте в завтрашнем дне. Осознавать это становилось ужасно. Ей хотелось определенности. А где ее взять, если не может ни с кем поделиться своими сомнениями? Значит, надо молчать, надо смириться. Но смириться Артистка не хотела. Вопреки логике, ей вдруг захотелось петь. И она запела.
Мария