Брат Томас. Дин Кунц
И не заставил поклясться в том, что я никому ничего не разболтаю. Только произнес напоследок: «Я знаю, что ты меня не выдашь, Одд Томас. Звезды говорят о твоем благоразумии и верности».
Я, само собой, не понял, что он хотел этим сказать, но за разъяснениями не обратился. Он говорил много такого, чего я не понимал, и мне не хотелось, чтобы мое участие в диалоге сводилось исключительно к вопросам: «Что? Как? Почему?»
Я не поделился с ним своей тайной. Не знаю, по какой причине. Наверное, хочу, чтобы у людей, которыми я восхищаюсь, не возникло повода считать меня каким-то выродком.
Братья относились к Хайнману с уважением, которое граничило с благоговением. Я также улавливал толику страха. Возможно, ошибался.
У меня он страха не вызывал. Не чувствовал я, что от него исходит какая-то угроза. Иногда, однако, я видел, что он сам чего-то боится.
Аббат Бернар не называет подземный комплекс John’s Mew. Предпочитает другое название – adytum.
Adytum – еще одно средневековое слово, которое означает «самая священная часть места поклонения Богу, закрытая для простых верующих, святая святых».
Аббат – человек веселый, но никогда не сопровождает слово «adytum» улыбкой. Произносит его только шепотом, с серьезным лицом, а в глазах читается трепет, а возможно, и ужас.
Что же касается причин, по которым брат Джон поменял успех и суетный мир на бедность и монастырь, то мне он сказал следующее: проводимые им исследования структуры реальности в рамках квантовой механики привели к открытиям, которые потрясли его. «Потрясли и ужаснули» – вот точные слова брата Джона.
Когда я доел шоколадное пирожное, он спросил:
– Чего ты пришел сюда в этот час, во время Большего молчания?
– Я знаю, что по ночам вы обычно не спите.
– Я вообще сплю все меньше и меньше, не могу отключить мозг.
Меня и самого частенько мучила бессонница.
– Иногда мне кажется, что мой мозг – чей-то телевизор, – признался я, – и хозяева постоянно переключают каналы.
– А когда я все-таки засыпаю, – продолжил брат Джон, – происходит это зачастую в самое неудобное время. Практически ежедневно я пропускаю одну или две службы, то утром, то днем, то вечером. Я даже пропускал мессу, заснув в этом самом кресле. Аббат меня понимает. Приор слишком мягок со мной, легко отпускает грехи, требует минимального покаяния.
– Они очень вас уважают, сэр.
– Все равно что сидишь на берегу.
– О чем вы? – спросил я.
– Здесь в тихие часы после полуночи все равно что сидишь на берегу моря. Накатываются волны ночи и выбрасывают наши потери, как мелкие обломки, все, что осталось после кораблекрушения.
– Полагаю, это правда, – я, возможно, не улавливал конкретного смысла, но настроение его очень даже хорошо понимал.
– Мы беззаботно рассматриваем эти обломки, вынесенные прибоем, словно можем вновь слепить прошлое, но только мучаем себя.
Последняя фраза была зубастой. И я тоже почувствовал ее укус.
– Брат Джон, у меня к вам странный вопрос.
– Само