Инженеры. Николай Гарин-Михайловский
ответила Зина.
– Ого, ты уже говоришь, как пифия! – подчеркнул Сережа.
Провожать Зину, кроме своих, собрались и несколько монахинь.
– О-хо-хо! – то и дело тяжело вздыхали они.
– Чего эти вороны собрались тут и каркают? – ворчал на ухо брату Сережа. – Давай возьмем дробовики и шуганем их.
Присутствие и, главное, тяжелые вздохи монахинь действовали и на Аглаиду Васильевну; казалось, и в ее глазах был вопрос:
«Что они тут?»
В конце концов создалось какое-то тоскливое настроение.
Сейчас же после завтрака начали одеваться.
Зина уже надела свою остроконечную шапку, опустила вуаль на лицо, когда подошла к роялю со словами:
– Ну, в последний раз!
Она заиграла импровизацию, но эта импровизация была исключительная по силе, по скорби. Местами бурная, страстная, доходящая до вопля души, она закончилась глубокими аккордами этой запершей боли. Столько страдания, столько покорности было в этих звуках! Слышался в них точно отдельный звон и точно сперва удары разбушевавшегося моря, а затем плеск тихого прибоя того же, но уже успокоившегося, точно засыпающего моря. Все сидели, как пригвожденные, на своих местах, после того как кончила Зина.
– Ради бога! научите меня этой мелодии! – прошептала Аделаида Борисовна.
– Идите!
Через четверть часа на месте Зины сидела уже Аделаида Борисовна, и те же звуки полились по клавишам.
Слабее была сила страсти и крики души, но еще нежнее, еще мягче замерли далекий звон и волны смирившегося моря. Зина стояла, и при последних аккордах слезы вдруг с силой брызнули из ее глаз, смочили вуаль и потекли по щекам.
Аделаида Борисовна встала и бросилась к ней: у нее по щекам текли слезы.
– В память обо мне играйте! – шептала Зина и горше плакала.
Плакали все монашки.
Аглаида Васильевна недоумевала, точно угадывая что-то, смотрела, точно желая провидеть будущее, с тревогой и недоверием спросила:
– Ты что это, Зина, точно навек прощаешься?..
Зина быстро вытерла слезы и, смеясь, плачущим голосом ответила:
– Ах, мама, ведь вы знаете, что мои нервы никуда не годны, а глаза у нас, у Карташевых, у всех на мокром месте. А тут еще я вместо Наташи Делю полюбила.
И Зина уже совсем весело обратилась ко всем:
– Деля – можно так вас звать? – моя сестра, и горе тому, кто ее обидит!
На последнем она остановила свой взгляд на Тёме и сказала ему:
– Ну, прощай, и да хранит тебя бог!
Она горячо поцеловалась с ним и прибавила:
– Ох, и твоя жизнь будет все время среди бурь. Бери себе надежного кормчего, – тогда никакая буря не страшна.
– Нет, нет, сперва сядем по обычаю, – сказала Аглаида Васильевна, – а потом уже прощаться.
И все стали рассаживаться. Марусе не хватило стула.
– Иди, дорогая моя, к бабе на колени.
– Ну, теперь пора, – сказала Аглаида Васильевна и начала креститься на образ в углу.
Все стали креститься, и все встали на колени.
– Отчего все это торжественно так сегодня выходит? –