Комната на Марсе. Рэйчел Кушнер
с кляпом во рту.
– Мистер Джонсон, ваша мама – шериф? – произнес старый адвокат с наигранным изумлением. – В каком отделении?
– Не моя. Моей девушки. В залоговой фирме.
– Ваша девушка работает в залоговой фирме? Тогда, вероятно, она не шериф, мистер Джонсон?
– Фирмой владеет ее мама.
– Ваша теща владеет залоговой фирмой? Как она называется?
– «Иоланда».
– И где она находится, мистер Джонсон?
– Да везде.
– Значит, она работает в одном из филиалов?
– Она ейная. Я же сказал. ИО-ЛАН-ДА.
Перед судьей появился обвинитель по делу Джонсона. Он весь сиял, как надраенная статуя.
С того самого дня каждый раз, как мне приходилось бывать в суде, обвинители всегда выглядели самыми компетентными людьми из всех присутствующих. Они были приятными и ухоженными, опрятными и подтянутыми, в костюмах, сшитых на заказ, и с дорогими кожаными портфелями. Тогда как все публичные защитники отличались, как нарочно, плохой осанкой, несуразными костюмами и потертыми туфлями. У женщин были короткие уродские стрижки, сама практичность. У мужчин были длинные волосы, причесанные как попало или вообще не причесанные, и каждый из них нарушал устав чрезмерной шириной своего галстука. Пуговицы у них на рубашках болтались, готовые оторваться. Все обвинители выглядели богатыми холеными столпами общества, а публичные защитники были перетрудившимися «благодетелями» – говорили впопыхах, вечно опаздывали и роняли на пол свои криво сложенные бумаги, на которых уже виднелись отпечатки чьих-то подошв. Я, Джонсон и все подзащитные бесплатных адвокатов чувствовали себя в заднице, в безнадежной заднице.
Джонсон сказал адвокату, что ему нужны лекарства от повышенного артериального давления. А также антипсихотики. И еще болеутоляющие. У него хронические боли от огнестрельного ранения. Он поднял свою тюремную рубашку и показал адвокату. Мне было не видно его грудь. Но адвокат отпрянул от увиденного.
– Бог мой, мистер Джонсон. Поразительно, что вы вообще живы. А что с вашим ртом?
Старый адвокат вопил, словно Джонсон был глухим, а я смотрела на них с напряжением и тревогой, потому что я была следующей.
– Это скоба. Челюсть сломана. Я приличный гражданин. У меня дочь.
Адвокат спросил, какого она года.
– Восьмидесятого.
– Мистер Джонсон, я полагаю, это год вашего рождения.
Подсудимому, этому Джонсону, был двадцать один год. Огнестрельные ранения. Повышенное давление. Хронические боли. Выглядел он на сорок восемь. Я смотрела, как факты его биографии раскрывались, словно их вытряхивали из карманов.
– О’кей, о’кей, – сказал Джонсон. – Меня накачали всякой химией. Извините. Погодите…
Я смотрела, как он задрал ногу и неуклюже закатал штанину руками в наручниках. На икре у него была татуировка с датой рождения дочери. Он медленно произнес ее, словно расшифровывая древнюю скрижаль.
– Судье