Рулетка судьбы. Антон Чиж
предстать ли в мужском обличье? Но тут возникала сложность: с ее комплекцией сыграть купца с бородой будет тяжело – столько подушек придется навесить, а без бороды, модным денди с усиками – наверняка будет раскрыта сразу.
И тут пришла замечательная мысль: переодеться в ямщика. Дескать, прислали по важному делу с санями. Грубый голос получится, а под бородой и зипуном узнать будет невозможно. Она уже представила, как объект розыгрыша садится, как она везет его на край Москвы, да хоть к «Яру», а там…
Там должно случиться веселое разоблачение и что-то хорошее, о чем она давно мечтала. Фантазия с ямщиком понравилась еще потому, что будет достойным ответом на одно происшествие, которое Бланш простила, но забыть не могла. Происшествие, которое устроил ей почти две недели назад этот самовлюбленный господин. Ради которого она так старается.
Бланш стала думать, у кого в Ямской слободе лучше одолжить сани и одежку, как ее больно дернули за локоть. Она резко повернулась, чтобы ответить, но девица успела отскочить. Поверх платья нацепила овчинную шубку с шапочкой, на которой болталась вуаль и развевалось чье-то яркое перо.
– Ты кто такая будешь? – спросила она. Губы в красном зло кривились.
Бланш смерила ее беспощадно-женским взглядом.
– А тебе какая нужда, курица крашеная?
Девица плюнула под ноги.
– Я Катя Гузова, меня все знают, а ты что за краля?
– Мадемуазель Бланш, – ответила она, зная, что это легко выяснить у портье.
Гузова недобро ухмыльнулась.
– Ишь ты… Мадемуазель… Бланш… Сдается мне, что не такая ты, как себя показываешь… Музыку знаешь?[21]
Бланш вдохнула холодный чистый воздух Тверской.
– Чтоб ноги твоей, Катя, в «Лоскутной» не было. Пока я здесь…
Такой наглости Гузова стерпеть не могла, уперла руки в боки, как перед дракой. Дракой женской, кровавой и беспощадной. Где летят перья, букли и слезы.
– И как ты мне запретишь, тщедушная?
– Еще раз увижу, что в ресторане промышляешь, лохань порву[22].
Тут уж Гузова заулыбалась.
– Вон как запела. Под мамзель наряжаешься, а, гляжу, нашенских кровей…
Бланш так резко шагнула к ней, что Гузова чуть не полетела в снег, попятившись.
– Ни ваша, ни наша, ничья, – тихо проговорила она. – Запомни это, Катя, и заруби на своем носике… Пока он цел.
Гузова невольно смахнула с носа морозную капельку.
– Жалостливая, что ль? – уже без вызова спросила она. – Дур этих пожалела, клеить[23] помешала…
– Совести у тебя, Катя, нет ни на грош. Они же дети, цыплята домашние. На кого руку подняла?
– У тебя-то совести, погляжу, целые закрома… Ладно, некогда мне с тобой лясы точить, такой сказ тебе будет: еще раз сунешься, запишут[24] тебя так, что охнуть не успеешь. Поняла, мамзель?
Девка наглая и самоуверенная. У нее наверняка есть дружок-покровитель
Знать музыку – понимать воровской язык. (
Порвать лохань – расцарапать лицо.
Клеить – обворовать.
Записать – порезать ножом.