Светославич, вражий питомец. Диво времен Красного Солнца Владимира. Александр Вельтман
обдул ее, взял котомку с хлебом, костыль, кликнул пса, отправился; дорогой забрел на полугорье к кринице, прилег на землю, полакал алмазной воды, обтер бороду, отправился далее.
Едва он вышел из-за косогора, по тропинке, извивавшейся к тому месту, где, по предположению Мокоша, был клад, который, наскучив лежать в земле, принимал на себя человеческий образ, чтоб соблазнить кого-нибудь собою, – вдруг из-под липки бросился к нему навстречу юноша, точно старший брат отрока, которого Мокош видел в прошлый день.
Мокош приостановился от удивления; а юноша висел уже у него на шее.
– Дружок дедушка! давно ты не был у меня.
– У тебя? – спросил Мокош. – А може, и у тебя… по вечери был; чудо! на голову поднялся!
– Ох, нет, много раз темная ночь тушила день светлый! – произнес юноша, вздыхая. – Грустно! а все кругом словно в землю растет… Помятуешь ты, эта липка была великая, великая! что на небо, что на нее смотреть, все одно было; а теперь маковка не выше меня… А светлый день все темнее да темнее в очах, а вот здесь жжет, мутит, нудит на слезы!.. Спрашивал, Она говорит: «Нет ничего»… неправду говорит Она: слышу – колотит, стучит, избило недро молотом!.. больно, дедушка, дружок, нет мочи! брошусь с утеса!..
– Дитятко, голубчик, Свет над тобою! то, верно, у тебя молодецкое сердце расходилось.
– Сердце? а что сердце? – произнес горестно юноша, приложив руку к груди.
– Сердце мотыль, говорят, – отвечал Мокош. – Да ты не пугайся, голубчик, небось просит оно, вишь, воли.
– Ну, я дам ему волю.
– Не вынешь, друг, из недра.
– Выну!
– Вынешь сердце, голубь, душа вылетит, умрешь.
– Умру? а тогда не будет колотить, томить…
– Вестимо, сударь, в гробу мир.
– Ну, умру! – отвечал обрадованный юноша. – Да как же умирают, дедушка?
– Ой ни! полно, дитятко! уродился ты пригож, поживи, полюбись красным девицам.
– Девицам? что прилетают сюда хороводы вить?.. что ластятся? что мотают нитки у бабушки?.. нет, не хочу их неговать, не хочу целовать в синий уста и в тусклые очи!.. не тронь их, чешут на голове зеленую осоку и крутят хоботом, словно сороки.
– Бог свят над тобою! – произнес Мокош. – С хоботом ведьмы Днепровские, а не красные девицы. У красной девицы уста – румяное яблочко, русая коса – волна речная, очи – светлый день…
– Не ведаю таких, такие ваши людские, а Она говорит: людская девица недобро, да кабы Он не сеял им раздора, да зависти, да не берег их соблазном, то быть бы им…
Вихрь свистнул над ухом Мокоша.
– Вот что… – продолжал юноша. – Так говорит Она: люди, что родным отцом называют да родной матушкой, меня прокляли, а Она взяла меня да взлелеяла.
– Бог свет над тобою, голубчик, бабушка твоя обмолвилась, урекания творит…
– Не ведаю; а не велит Она любить людей, а я тебя полюбил, дедушка; а как ты про своих красных девиц речь ведешь, так и тихнет на сердце. Покажи мне свою красную девицу, может, ты правду молвил.
– Изволь, – отвечал