Воспитание мальчиков. Наталья Нестерова
человек станет в будущем. На детях нельзя ставить штампы, прогнозировать их характеры. В определенном смысле это даже преступно.
Перед моими глазами прошло очень много детей. Я наблюдала взросление моих сверстников и детей приятелей, друзей. Находясь в веселой компании, я могла покинуть взрослых, уйти в комнату к двухлетнему ребенку и обучать его геометрическим фигурам или цветам радуги. Мне процесс обучения, постижения малышом реальности был интереснее, чем высокоинтеллектуальная беседа на кухне. Я люблю детей, как любят музыку – за особое душевное состояние. Дети дарят очищение сознания от лишних напластований – от накруток завиральных идей и тревог. Детский смех промывает мозги так, как и не снилось никакому психотерапевту. Детские слезы настолько умилительны, что и собственные уже кажутся нелепыми. Практически всю сознательную жизнь я окружена детьми, поэтому могу говорить со знанием дела. Среди моих знакомых не было родителей-алкоголиков, или уголовников, или прочих лишенных родительских прав. Небогатая российская интеллигенция – наш круг общения. И мы грешили тем, что приписывали детям будущее, наблюдая их поведение. Жизнь перечеркнула многие прогнозы. Некоторые оптимистические – печально перечеркнула.
Не тревожа раны моих друзей и знакомых, в качестве примера я приведу историю от профессионала, от детского психолога, чьи статьи я редактировала для популярных изданий.
Есть семья, вполне благополучная, у мамы и папы двое сыновей, старшему четыре года, младшему два. К психологу привели старшенького, потому что сладу с ним нет, потому что юлой вертится, на месте не сидит, глаз да глаз нужен, а чуть мамин глаз в сторону – он потоп в ванной устроил или телевизор «для починки» раскурочил, или… или. Что ни день, то сплошные «или». Какой-то бешеный мальчик, ненормальный – намекают бабушки. Надо его докторам показать.
Обследование происходило в маленькой университетской аудитории: комната двадцать квадратных метров – доска, преподавательский стол, два ряда по три штуки студенческих парт. В те времена хорошие детские психологи не имели оборудованных кабине тов, а зарабатывали тем, что учили в государственных вузах себе подобных бессребреников и консультировали за малую плату по знакомству приведенных детей.
Двухлетнему младшему дали игрушки, он устроился между преподавательским столом и подоконником на относительно чистом полу. Психолог, предварительно побеседовав с мамой, интервьюировала и тестировала четырехлетнего буйного старшенького. Дело это не быстрое. Она ему – такие-сякие вопросы, про как засыпаешь, что любишь, что не любишь. Потом листы с рисунками, которые надо дорисовать. Старшенькому периодически становилось скучно, и он пытался отлынивать. Но тетя, к которой его привели, ловко ввертывала какую-то штуку, подначивала смешным вопросом, раззадоривала, и в итоге он выполнил все, что хотела тетя, даже не поняв, почему подчинился. Ему в голову не могло прийти, что его каракули – объект пристального изучения.
– Заключительный диагноз – через три недели, – сказала маме психолог, – когда обработаем тесты. Но