Наследники Демиурга. Андрей Ерпылев
уважаемый! – Сладкий как сама «Лейла», газированная минеральная вода с лимонным ароматом, халдей-крымчак застыл у столика важного посетителя в угодливом полупоклоне, оторвав от воспоминаний.
Чем тогда все закончилось в «Бухаловке», трахнул он Альбиночку (Слово-то какое – «трахнул»! У этих русских в языке даже определения приличного не нашлось для величайшего в жизни человека акта, тысячи раз воспетого на Востоке, – либо голимая медицина, либо грязная похабщина) в тот вечер или позже, Мансур совершенно не помнил. Запомнилось только странное прозвище швейцара, наверняка бывшего или настоящего агента всесильной тогда службы безопасности, оказавшейся на проверку колоссом на глиняных ногах, да пистолетные стволы его глаз…
Реальное сопротивление правоверным, многие из которых, чуть ли не каждый третий, прошли школу Карабаха и Осетии, Абхазии и Чечни, тогда оказали не широко разрекламированные спецслужбы (впрочем, и среди «спецов» нередко встречались настоящие бойцы). Да и давно купленная с потрохами милиция и регулярные войска были не на высоте. Костью в горле правоверных стала простая русская молодежь – в подавляющем большинстве простые парнишки с рабочих окраин столицы и из городков и поселков области. Причем далеко не раздутые прессой «скинхеды»… Однако перевес все-таки был не на их стороне – основная масса обывателей трусливо попыталась отсидеться, надеясь неизвестно на что. Жирные, покорные свиньи…
Настроение смаковать «Лейлу», показавшуюся вдруг какой-то горькой, к тому же противно и приторно попахивающей чем-то химическим, пропало совершенно. Залпом выхлебав мутновато-белесую жидкость и со стуком поставив запотевший бокал, о тонкие стенки которого дружно звякнули только-только начавшие таять кубики льда, Мансур поднялся и брезгливо швырнул на пластиковую столешницу мятую мелкую купюру (сойдет и бумажка – нечего баловать настоящими деньгами эту мелкоту). Не обращая больше внимания на униженно рассыпающегося в благодарностях официанта, Мансур, потирая занывшую вдруг ни с того ни с сего левую сторону груди, неторопливо пошел дальше, направляясь к мечети. Пока безымянной мечети, поскольку о название для нее все еще ломали копья «избранники народа» в городском собрании, почти точной копии стамбульской Ахмедие[2], взметнувшей свои тонкие минареты чуть ли не на сотню метров. Скоро все-таки намаз, и не хотелось бы…
Перед глазами все еще стояли окровавленные, бритые наголо головы с оттопыренными ушами и лицами, неузнаваемыми из-за предсмертных гримас, которые они, тогдашние мальчишки, перемазавшись в крови будто мясники, стаскивали в одну огромную кучу. А потом швыряли, как арбузы, толстому Ибрагиму, который, стоя наверху, ловил их на лету и с шутками-прибаутками аккуратно укладывал в пирамиду…
– Апофеоз войны! – ухмыляясь сообщил тогда Мансур обвешанному пулеметными лентами Рамазану, зеленая «бандана» которого казалась совсем черной от чужой крови. – Был такой русский художник в девятнадцатом веке – Верещагин!
– До апофеоза еще
Ахмедие, или Мечеть Ахмеда (Голубая мечеть) – название огромной мечети напротив храма Святой Софии в Стамбуле (Константинополе) в Турции, возведенной с 1609 по 1617 год Седефкаром Мехмедом, архитектором султана Ахмеда I.