Жил Певчий…. Иван Куницын
реактивными снарядами наведут бестолковой жути и подставят свои беззащитные бока под «Стингеры», а вот такие – маленькие, вертлявые, умеющие летать и хвостом вперёд, и боком к земле, и пузом назад, и между деревьями.
Зависли над нами, метрах в двадцати, опять разрывая уши – треском двигателей. С обоих бортов торчат крупнокалиберные пулемёты. Пилот первой машины задрал вверх хвостовой винт, потом, прижав руку к горлу, к переговорному устройству, что-то прокричал, обернувшись в боевой отсек, ещё чуть спустился, и через пару секунд в низко повисшей над нами выпуклой пластиковой сфере я увидел лица и пилота, и стрелка. Винт обдавал нас струями жаркого воздуха, жёсткой колючей травой, ветками, царапающей пылью красной земли, но вертолётчики смотрели именно на нас, белых, и не поднимались выше. Повернулись лицами друг к другу о чём-то переговорили через шлемофоны, захохотали, как дети, и оба начали махать руками и тыкать пальцами – мне!
Два других борта, обогнув слева и справа первую машину, пошли вперёд, над горящей колонной.
Меня подташнивало, противно саднило ногу, вокруг воняло гарью и смертью. И вдруг я их узнал – да ведь с этими ребятами я летал, когда воевал на юге, в провинции Уила, против батальона «Буффало»!
Тогда этот самый пилот – хоть убей, не помню его имени, разрешил мне пострелять. Меня с оказией перекидывали из одной бригады в другую заменить переводчика, заболевшего желтухой, а их вертолёт как раз послали туда за каким-то важным пленным. Я впервые летел на «французской легенде», на заднем сиденье, пристёгнутый двумя ремнями безопасности. У боевых «Алуэтов» нет дверей, налево и направо торчат пулемёты, называются, правда, 20-миллиметровыми автоматическими пушками.
Кричать без шлемофона в грохоте двигателя бесполезно. Я начал стучать ногой по алюминиевому полу. Пилот как раз виртуозно проскочил между двумя высоченными эвкалиптами, от рёва двигателя и вихря винта с них посыпались отжившие уже своё потемневшие чешуйки, резко бросил машину вдоль склона холма вниз, к озеру, закрутил над головой кулаком, как футбольный болельщик и, видимо, почувствовав вибрацию пола, оглянулся. Я отдал ему честь, показал пальцем на пушку, задёргал руками, изображая, что стреляю: «Можно?»
Он что-то сказал через шлемофон стрелку. Тот резко обернулся крупноватым для «Алуэта» телом и засмеялся. Когда круглолицые негры смеются, это – белые зубы под белыми глазами и несколько морщинок. Правой рукой он открыл что-то под своим сиденьем и вытащил такой же жёсткий корсет от перегрузок, в которых были они сами.
Стрелок, я обратил на это внимание ещё на земле, перед самым взлётом проверил, как пристёгнут к пилотскому креслу командир, сильно дёрнув за перекрестие его ремней, а сам прищёлкнулся к толстому стальному тросу под потолком, когда машина уже была в воздухе. Теперь он прицепил к этому же тросу корсет для меня, сделал, упираясь в крышу и борт, два быстрых шажка и отстегнул мои ремни безопасности. Запеленал в гибкую броню, стянувшую тело от копчика до затылка, быстро и почти не больно, притом, что застёгивается