Некрасивая. Лидия Чарская
ения пансиона madame Рабе.
Бабушка любит говорить «вы» всем без исключения, и называть людей и все живущее и мыслящее коротенькими, односложными именами. Так компаньонку свою Зинаиду Петровну бабушка называет Зи, комнатную болонку Нитуш – Ни, а меня, ее сироту-внучку, дочь ее давно умершего любимца-сына – Ло, как уже сказано выше.
При первом же звуке хорошо знакомого голоса, я вздрогнула и покраснела: это случалось со мной постоянно, когда бабушка приглашала меня «побеседовать» с ней. Как ни стыдно сознаться в этом, но я должна сказать, что не люблю матери моего отца, даже больше того, боюсь ее.
На меня самым подавляющим образом действует ее высокая, еще очень стройная фигура, всегда одинаково стянутая в серое шелковое платье гладкого строгого фасона, ее красивое тонкое лицо, без малейшей улыбки под высоко и искусно зачесанными седыми волосами, ее серые, ясные, холодные глаза, которые, как кажется, видят насквозь всю вашу душу. Ее голос всегда так ровен и спокоен, ее движения плавны и рассчитаны, все в ней так прекрасно, сдержанно и полно достоинства, достоинства королевы, снисходительно относящейся к своим подданным. И вот это-то самое великолепное снисхождение к другим, которым веет от всего существа бабушки, это-то главным образом и подавляет меня. О, какой маленькой, безобразной и ничтожной кажусь я сама в сравнении с ней! Я уже заранее знаю, что стоит мне подойти к бабушке, как серые холодные глаза ее в один миг оглядят меня с головы до ног, до малейшей подробности и наверное отыщут, что-либо некорректное, в моей внешности или в моем костюме. И хотя я не слышала от моей бабушки еще никогда ни одного резкого слова за все время моего пребывания у нее в доме, не говоря уже о том, что она ни разу не наказала меня, не поставила в угол, не оставила без сладкого за обедом, я предпочла бы получить какое угодно наказание или выговор в самой резкой форме, нежели чувствовать на себе этот пронизывающий ледяным холодом бабушкин взгляд. И сейчас, услыша ее призыв, я машинально провела рукой по волосам и кинула мельком быстрый, трепетный взгляд в зеркало, прежде нежели войти в нашу синюю гостиную, где в обществе Зи и Ни бабушка проводит за вязанием шелкового филе[1], большую часть своего времени. Услужливое стекло тотчас же отразило мою нескладную, высокую, угловатую фигуру с выдающимися лопатками и сутуловатой спиной (о, эта сутуловатая спина, испортившая, должно быть, не мало крови моей бабушке!) мое изжелта-бледное лицо с черными тусклыми глазами, всегда одинаково печальными и унылыми, и мой безобразно толстый нос и припухлые, как у негритянки губы, и черные же косы до пояса, густые и блестящие, единственное богатство всей моей некрасивой, почти отталкивающей особы.
Вот она я – Ло, «une petite nègresse»[2], как прозвала меня одна из светских приятельниц моей бабушки, когда я была еще совсем маленькой, четырехлетней девчуркой. Я помню отлично, как та же приятельница, чтобы смягчить хоть отчасти свой приговор, добавила тогда же, не замечая моего присутствия в комнате:
– Не могу себе представить, ma chère Lise[3], как мог быть у вашего сына, красавца Арсения, такой ужасно некрасивый ребенок! Впрочем, надо надеяться, что Ло похорошеет с годами.
На что, я помню это отлично, бабушка, не заметив в свою очередь меня, отвечала своим ровным, никогда не знающим никакого трепета, голосом:
– Что делать, chère Marie![4] Это – судьба! Будем надеяться, что ребенок окажется мягким, приветливым и веселым, по крайней мере!
Увы! Я не оказалась ни мягким, ни приветливым и ни веселым, о, отнюдь, ни веселым существом! И это тоже судьба! Она создала меня печальной и унылой дурнушкой и я не виновата в этом.
Но прочь, однако, все мои воспоминания и размышления: они неуместны сейчас, милая Ло! Ступайте же к вашей бабушке, чтобы услышать то, о чем она собирается беседовать с вами.
И еще раз пригладив наскоро мои мягкие как лен, волнистые волосы, я поспешила в синюю гостиную…
Бабушка сидела там на своем обычном месте, в глубоком удобном кресле, выпрямив свою и без того слишком прямую фигуру и вязала неизбежное филе. На кресле рядом с ней безмятежно дремала белая, как большой пушистый комок ваты, болонка, а Зи находилась против бабушки, на мягком пуфе, худая, длинная, с желтым морщинистым лицом, с зеленоватыми, беспокойными, бегающими постоянно глазами и со сладкой улыбочкой на тонких губах.
Зи читала вслух что-то из крошечного томика, по-французски. Когда я вошла, чтение прекратилось разом. Бабушка вскинула на меня глазами и подробно осмотрев меня, по своему обыкновению, проговорила спокойным и ровным, как всегда голосом.
– Ло, милая моя, вас ожидает в самом недалеком будущем крупная перемена. Садитесь сюда и слушайте внимательно, что я вам буду говорить.
Я исполнила ее приказание, опустилась на ближайший к ее креслу стул и, сложив руки на коленях, приготовилась слушать.
Новая пауза и новый взгляд со стороны бабушки, еще более испытующий и проницательный, нежели первый. Затем легкий, едва слышный вздох и она заговорила, перебирая крючком тонкое вязанье:
– Милая Ло. Мои дела
Филе (здесь) – техника вязания кружев.
Маленькая негретянка.
Моя дорогая Лиза.
Дорогая Мария!