Семья Лоранских. Не в деньгах счастье. Лидия Чарская
мне еще раз, что ты любишь меня! Я так дорожу этим!
– Да, я люблю тебя, – отвечала Валентина. – Я люблю тебя, Володя, так хорошо, тепло и радостно люблю. Я знаю, я странная, я «не будничная», говорил про меня покойный папа, – уже в детстве я была не будничною, Володя. Меня пленяют блеск, шум, слава или богатство, огромное богатство… Мне хочется видеть все, узнать все! Постичь всю роскошь! Меня это манит, как огонь – мотылька. И какое счастье, что этого нет, что нет у меня этой роскоши. Я не была бы тогда такою, как теперь. Я гордая была бы, пожалуй, как Вакулин. Ведь, я очень, очень тщеславная и люблю, когда мною любуются, меня хвалят… Знаешь, – продолжала она после минутного молчание, – что я сделала особенного, что отказалась сегодня от места? А меня это так взвинтило, точно я невесть что натворила. И мне петь, веселиться хочется, прыгать, скакать! Да, да, вашей спокойной, рассудительной Валентине, какою вы все меня считаете, тоже хочется скакать и прыгать. Звуков хочу, веселья, шума, петь, кричать, декламировать…
– Ну и отлично, за чем же дело стало? – подхватил последнее ее слово подвернувшийся Павлук. – Валяй себе… Эй, вы, команда! – прикрикнул он на не в меру расходившуюся молодежь. – Тише вы! Валентина нам сейчас изобразит нечто.
– Валечка! Валентина Денисовна! Валентина, милая! – послышалось со всех сторон и Лелечка, бросив пианино, кинулась на шею сестры.
Валентина вышла на середину комнаты и, скрестив руки и обернувшись к старшему брату, спросила:
– Павлук, как ты думаешь, что мне прочесть?
– «Дары Терека» валяй! «Дары Терека»! Это у тебя так выходит, что хоть мозги в потолок!
– Или «Старую цыганку» Апухтина, – попросила Лелечка.
– Лелечка, – с упреком произнес лохматый медик Декунин, знавший барышень Лоранских еще с детства. – Ну, зачем она вам? Вы сами – воплощение молодости, и вдруг «Старая цыганка»! И потом, неужели же вы Апухтина Лермонтову предпочитаете? А?
Лелечка сконфузилась, залепетала что-то, оправдываясь, но на нее яростно зашикали со всех сторон, потому что Валентина уже начала:
«Терек воет дик и злобен
Меж увесистых громад,
Буре глас его подобен,
Слезы брызгами летят»…
Валентина читала прекрасно, с тем захватывающим выражением, с экспрессией, свойственной только очень немногим натурам. И куда девались ее холодная сдержанность, ее спокойствие! Пред молодыми слушателями стояла новая Валентина. Бледное лицо ее слегка заалело, зеленые непроницаемые глаза сияли теперь горячим блеском. Что-то радостное, сильное и непонятно-влекущее было в ее чудно похорошевшем лице.
Молодые слушатели словно застыли, восторженно сиявшими взорами устремясь в прекрасные, горючие, как звезды, глаза Валентины.
И вдруг чей-то незнакомый, чужой голос произнес за ними:
– Как хорошо! Как хорошо вы читали!
И вмиг сладкий дурман восторга, охвативший молодежь, рассеялся. Сон прошел – наступила действительность. Все разом, как бы по команде, обернулись