Связанный гнев. Павел Северный
вы человек, Анна Петровна. Ужасно сложный по смелому разумению по многим вопросам. Теперь третий разговор. Начать его придется так: с месяц, а может, чуть и больше, приехал в Сатку на жительство рязанский купец-рыбник. Купил у Прохорова дом да золотые прииски. Прохоров охотно продал, потому сгорел от вина. Так вот этот рязанец решил золотую рыбку ловить. Познакомился я с ним. Видать, друг другу понравились. Порассказал он мне про свою жизнь.
– По фамилии кто?
– Кустов Петр Тереньтевич. Слыхали про такого?
Анна, не отводя взгляда от пристава, спокойно ответила на вопрос:
– Доводилось.
– Выходит, ваш законный супруг? Говорил о вас с благоволением. Ни в чем не винил.
– Сказал про причину, из-за которой раздельно живем?
– Упаси бог! Словом не обмолвился о таком. Живет памятью о вас и воспитанием дочери. По должности своей я обязан быть любопытным. Спросил, зачем решил вдруг золотом заняться, а он душевно и просто ответил: «Хочу быть ближе к жизни Анны». Подумайте только, какая завидная и редкая в наше время привязанность мужа к жене после столь длительной разлуки. Она меня до слезы растрогала.
Пристав наблюдал за Анной. Видел, как ее рука согнула в кружок серебряную чайную ложку.
– Не волнуйтесь! Худого Петр Терентьевич ничего не замышляет. Просил только меня привезти ему от вас дозволение на свидание. Сразу не решайте. Подумайте.
– Как ни пряталась, а все-таки нашел.
– Годы искал, и нашел. Все одно, как вы нашли свой фарт.
– Зря искал.
– Как жестко сказали!
– Зато правду.
– Понимаю. Не из-за разбитого блюдца изволили его с родной дочерью покинуть. Была причина, но любопытствовать не буду. Уважаю тайну чужой семейной драмы. Я ему говорил, что мне совсем неудобно к вам с его просьбой ехать. Говорил ему: имею понятие, что в чужую личную жизнь, как в спальню, можно отворять дверь, только постучавшись. Но он так убедительно просил оказать ему помощь, что я согласился.
Анна встала из-за стола. Подошла к окну и, не оборачиваясь к приставу, сказала:
– Скажите Петру, пусть приезжает, если есть охота со мной повидаться.
От неожиданности у пристава от слов Анны на лбу выступили капли пота. Стерев их ладонью, он прерывающимся от волнения голосом сказал:
– Боже мой, какое благородство женской душевности проявили.
– Что о дочери говорил?
– Гимназию она кончила. Карточку с нее показывал. Вылитый ваш портрет. Если не обидитесь, то добавлю, что пригожесть ее молодости еще цветистее вашей.
– Совсем она меня не знает. Чужая ей. Пятимесячной покинула.
– Мать вы ей. Не узнаю вас. Тревожная стали. Пустяков пугаетесь. Посему последний разговор затевать не стану. Он вплотную к вашему сердцу подходит.
Анна, обернувшись к приставу, смотрела на него привычным для нее взглядом:
– Нет, Мирон Сергеевич, говорите.
Пристав, пожав плечами, закурил папиросу.
– Вы-то с чего волнуетесь? –