Связанный гнев. Павел Северный
какая. В рюмочку. Как кошечка – приласкаюсь, обовью собой, а чуть что – коготки выпущу, оцарапаю до крови. Из моих бархатистых ручек трудно вырваться.
– Смехота! Послушайте, бабоньки… Да чтобы студента к себе приманить да увести, надо золотую цепочку иметь, а у тебя даже медной нет. Крест нательный на суровой нитке носишь, Кошечка!
– Самовар скипел, – сказала Антонина. – Давайте чай пить. Дуняшка, собирай стол к чаю!
Девочка нехотя стала носить на стол чашки. Зоя подошла к Паше.
– Расскажешь, о чем в книжке написано?
– Не поверишь? Посмеиваешься, когда говорю о свободе простого люда.
– Мало ли что? Ты уверь меня. Думаешь, пустоголовая? – Зоя села рядом с Пашей, обняла ее за плечи.
– Не лезь ко мне с объятиями.
– Холодно мне, Пашенька. Погреться возле тебя хочу. Славная ты! Взгляд у тебя, как у мученицы на иконе. Ничего не скажешь, красивая девка, но греха в красоте мало! А говоришь как! Будто горишь вся.
Антонина поставила на стол самовар, заварила чай, подошла к кровати Катерины:
– Спишь?
– Дремала.
– Чай станешь пить?
– Налей!
– Может, к столу тебя перенести?
– Не смогу сидеть, Танюшка. Ноне, не приведи бог, как ломит ноги. Видно, опять занепогодит.
– Тебя Анна Петровна в обед проведать заходила. Спала ты.
– Вот ведь какие! Разбудить не могли… Как она?
– Радостная такая. Мяса нам на щи послала.
– Радостная, говоришь? Непонятная у нее душа, то суровая, то, как окошко в солнечный день, растворена для чужого горя.
Антонина разливала чай, Дуняша с прежней неохотой расставляла полные чашки по столу. Спросила Антонину:
– Хлеб какой резать?
– С кренделями станем пить. Сбегай в сени. На холоду они.
Девочка вышла в сени, вернулась с кренделями, положила вязанку на стол.
– Тонь! Не знаешь, по какой надобности к хозяйке пристав приезжал? – спросила Тимофеевна.
– Не знаю.
– Я знаю, – ответила Зоя. – За телушкой. Скотиной этой зимой взятки берет. А может, и не за телушкой. После его отъезда хозяйка в Миасс подалась. Думай – разумей. Так думаю. И ей, как мне, холодно было, вот и грелась возле милого дружка.
– Садитесь чай пить. Стынет. Амина, чего не идешь?
Амина подошла к столу, поцеловала голову Дуняши, села рядом с ней. Антонина с чашкой села на кровать Катерины и стала поить больную с ложки.
– Я сама, Тонюшка. Пусть малость поостынет.
Антонина поставила чашку на пол около кровати, остановилась возле Амины и сказала:
– Вот давеча о Михаиле Павловиче больно вольно говорили. Будто даже с издевкой. А ведь он какой? Такого, как он, может полюбить самая что ни на есть хорошая девушка. Прошедшим летом с ним да с хозяйкой по грибы ходила. Ненастье нас в лесу застало. Укрылись мы в Вороньем скиту. Тут Михаил Павлович и стал о нашем бабьем сословии говорить. Чувства наши женские разбирать. И так хорошо говорил. Одно высказывание до сей поры помню.
– Ну