Мать. Максим Горький
не останавливаясь, говорил:
– Вот, мамаша, девица, неприятная для начальства! Будучи обижена смотрителем тюрьмы, она объявила ему, что уморит себя голодом, если он не извинится перед ней, и восемь дней не кушала, по какой причине едва не протянула ножки. Недурно? Животик-то у меня каков?
Болтая и поддерживая короткими руками безобразно отвисший живот, он прошел в комнату, затворил за собою дверь, но и там продолжал что-то говорить.
– Неужто восемь дней не кушали вы? – удивленно спросила мать.
– Нужно было, чтобы он извинился предо мной! – отвечала девушка, зябко поводя плечами. Ее спокойствие и суровая настойчивость отозвались в душе матери чем-то похожим на упрек.
«Вот как!..» – подумала она и снова спросила:
– А если бы умерли?
– Что же поделаешь! – тихо отозвалась девушка. – Он все-таки извинился. Человек не должен прощать обиду.
– Да-а… – медленно отозвалась мать. – А вот нашу сестру всю жизнь обижают…
– Я разгрузился! – объявил Егор, отворяя дверь. – Самоварчик готов? Позвольте, я его втащу…
Он поднял самовар и понес его, говоря:
– Собственноручный мой папаша выпивал в день не менее двадцати стаканов чаю, почему и прожил на сей земле безболезненно и мирно семьдесят три года. Имел он восемь пудов весу и был дьячком в селе Воскресенском…
– Вы отца Ивана сын? – воскликнула мать.
– Именно! А почему вам сие известно?
– Да я из Воскресенского!..
– Землячка? Чьих будете?
– Соседи ваши! Серегина я.
– Хромого Нила дочка? Лицо мне знакомое, ибо не однажды драл меня за уши…
Они стояли друг против друга и, осыпая один другого вопросами, смеялись. Сашенька, улыбаясь, посмотрела на них и стала заваривать чай. Стук посуды возвратил мать к настоящему.
– Ой, простите, заговорилась! Очень уж приятно земляка видеть…
– Это мне нужно просить прощения за то, что я тут распоряжаюсь! Но уж одиннадцатый час, а мне далеко идти…
– Куда идти? В город? – удивленно спросила мать.
– Да.
– Что вы? Темно, мокро, – устали вы! Ночуйте здесь! Егор Иванович в кухне ляжет, а мы с вами тут…
– Нет, я должна идти! – просто заявила девушка.
– Да, землячка, требуется, чтобы барышня исчезла. Ее здесь знают. И если она завтра покажется на улице, это будет нехорошо! – заявил Егор.
– Как же она? Одна пойдет?..
– Пойдет! – сказал Егор усмехаясь.
Девушка налила себе чаю, взяла кусок ржаного хлеба, посолила и стала есть, задумчиво глядя на мать.
– Как это вы ходите? И вы, и Наташа? Я бы не пошла, – боязно! сказала Власова.
– Да и она боится! – заметил Егор. – Вы боитесь, Саша?
– Конечно! – ответила девушка.
Мать взглянула на нее, на Егора и тихонько воскликнула:
– Какие вы… строгие!
Выпив чаю, Сашенька молча пожала руку Егора, пошла в кухню, а мать, провожая ее, вышла за нею. В кухне Сашенька сказала:
– Увидите Павла Михайловича