Жизнь ненужного человека. Максим Горький
знаю – он твой любовник!.. Это он подговорил тебя, чтобы ты отравила меня. Ты думаешь – в его руках легче тебе будет? Врёшь – не будет!
В тёмный час одной из подобных сцен Раиса вышла из комнаты старика со свечой в руке, полураздетая, белая и пышная; шла она, как во сне, качаясь на ходу, неуверенно шаркая босыми ногами по полу, глаза были полузакрыты, пальцы вытянутой вперёд правой руки судорожно шевелились, хватая воздух. Пламя свечи откачнулось к её груди, красный, дымный язычок почти касался рубашки, освещая устало открытые губы и блестя на зубах.
Когда она прошла мимо Евсея, не заметив его, он невольно потянулся за нею, подошёл к двери в кухню, заглянул туда и оцепенел от ужаса: поставив свечу на стол, женщина держала в руке большой кухонный нож и пробовала пальцем остроту его лезвия. Потом, нагнув голову, она дотронулась руками до своей полной шеи около уха, поискала на ней чего-то длинными пальцами, тяжело вздохнув, тихо положила нож на стол, и руки её опустились вдоль тела…
Евсей схватился за косяк, она вздрогнула, обернулась на шорох и сердитым шёпотом спросила:
– Чего тебе?..
Задыхаясь, Евсей ответил:
– Он умрёт скоро, – зачем вы себя-то!
– Ш-ш! – остановила она и, коснувшись Евсея, точно опираясь на него, снова прошла в комнату старика.
Скоро Распопов уже не мог вставать с постели, голос его ослабевал и хрипел, лицо чернело, бессильная шея не держала голову, и седой клок волос на подбородке странно торчал кверху. Приходил доктор, и каждый раз, когда Раиса давала больному лекарство, он хрипел:
– С ядом, а?
– Если не хотите – я вылью! – говорила женщина негромко.
– Нет, нет, ты оставь… Завтра я полицию позову, – и спрошу, чем ты меня травишь…
Евсей стоял у двери, прикладывая к щели в ней то глаз, то ухо, почти до слёз удивлялся терпению Раисы, в груди его неудержимо разрасталась жалость к ней, острое желание смерти старику.
Скрипела кровать, и дрожал тонкий звон ложки о стекло стакана.
– Размешивай, размешивай, стерва! – бормотал хозяин.
…– Перенеси меня на диван! – приказал он однажды:
Раиса взяла его на руки, понесла, легко, точно ребёнка. Его жёлтая голова лежала на розовом плече её, тёмные, сухие ноги вяло болтались, путаясь в белых юбках.
– Господи… – заныл старик, раскидываясь по широкому дивану. – Господи, почто предал раба твоего в руки злодеев? Разве грехи мои горше их грехов, владыко?
Он задохнулся, захрипел и свистящим голосом продолжал:
– Прочь ты! Отравила одного, я спас тебя от каторги, а теперь ты меня, – а-а! Врёшь…
Раиса медленно отодвинулась в сторону, Евсей видел маленькое, сухое тело хозяина, его живот вздувался и опадал, ноги дёргались, на сером лице судорожно кривились губы, он открывал и закрывал их, жадно хватая воздух, и облизывал тонким языком, обнажая чёрную яму рта. Лоб и щёки, влажные от пота, блестели, маленькие глаза теперь казались большими, глубокими и неотрывно следили за Раисой.
– Никого нет!.. Нет близкого на земле… Нет верного друга, – за что? О господи!
Голос старика взвизгнул и переломился.
– Ты,