Жизнь ненужного человека. Максим Горький
нерешительно и негромко пробили раз – два; женщина дважды вздрогнула, подошла, остановила прихрамывающие взмахи маятника неверным движением руки и села на постель. Поставив локти на колени, она сжала голову ладонями, волосы её снова рассыпались, окутали руки, закрыли лицо плотной, тёмной завесой.
Едва касаясь пола пальцами босых ног, боясь нарушить строгую тишину, Евсей подошёл к Раисе, глядя на её голое плечо, и сказал негромко:
– Так ему и надо…
– Отвори окно! – сурово приказала Раиса. – Подожди. Ты боишься?
– Нет!
– Почему? Ведь ты боязливый.
– С вами я не боюсь…
– Отвори окно!
Ночной холод ворвался в комнату и облетел её кругом, задувая огонь в лампе. По стенам метнулись тени. Женщина взмахнула головой, закидывая волосы за плечи, выпрямилась, посмотрела на Евсея огромными глазами и с недоумением проговорила:
– За что погибаю? Всю жизнь – из ямы в яму… Одна другой глубже…
Евсей снова встал рядом с нею, оба долго молчали. Потом она обняла его за талию мягкой рукой и, прижимая к себе, тихо спросила:
– Слушай, ты скажешь про это?
– Нет! – ответил он, закрыв глаза.
– Никому? Никогда? – задумчиво проговорила женщина.
– Никогда! – повторил он тихо, но твёрдо. Встала, оглянулась и заметила деловито:
– Оденься, холодно! Надо немножко прибрать комнату… Иди, оденься!
Когда он воротился, то увидел, что труп хозяина накрыт с головой одеялом, а Раиса осталась, как была, полуодетой, с голыми плечами; это тронуло его. Они, не торопясь, прибрали комнату, и Евсей чувствовал, что молчаливая возня ночью, в тесной комнате, крепко связывает его с женщиной, знающей страх. Он старался держаться ближе к ней, избегая смотреть на труп хозяина.
Светало.
– Теперь иди, ляг, усни, – приказала женщина. – Я скоро разбужу тебя, – и, потрогав рукой постель его, сказала: – Ай, как жёстко тебе…
Когда он лёг, – села рядом с ним и, поглаживая голову его мягкою ладонью, говорила тихо:
– Будут спрашивать – ты ничего не знаешь… спал, ничего не видел…
Спокойно и толково она учила его, как надо говорить, а ласка её будила в нём воспоминание о матери. Ему было хорошо, он улыбался.
– Доримедонт – тоже сыщик… – слышал он баюкающий голос. – Ты будь осторожнее… Если он выспросит тебя, – я скажу, что ты всё знал и помогал мне во всём, – тогда и тебя в тюрьму посадят.
И, тоже улыбаясь, повторила:
– В тюрьму и потом – на каторгу… Понял?
– Да! – тихо и счастливо ответил Евсей, глядя в лицо её слипающимися глазами.
– Засыпаешь? Ну, спи… – слышал он сквозь дрёму, счастливый и благодарный. – Забудешь ты всё, что я говорила?.. Какой ты, слабенький… спи!
Он заснул.
Но скоро его разбудил строгий голос:
– Мальчик, вставай!.. Мальчик!
Он вскинулся всем телом, вытянув вперёд руки. У постели его стоял Доримедонт с палкой в руке.
– Что ж ты спишь, – а? У тебя скончался хозяин, а ты спишь! В день смерти благодетеля нужно