Большая душа. Лидия Чарская
с этим делом, Веня прошел в кухню и тщательно вымыл и вытер кружку, из которой только что пил кофе.
Оставалось только подбросить дрова под плиту, чтобы разогреть щи к обеду, сварить кашу да спечь в духовке деревенскую яичницу с молоком, которую выучила его готовить мачеха. Дрова находились между двумя половинками входной двери, и Веня уже собрался направиться за ними, как резкий, дребезжащий звук колокольчика нарушил тишину крошечной квартиры.
Мальчик вздрогнул при первых звуках звонка. Но тотчас же весело и радостно улыбнулся, и глаза его засияли ярче.
«Дося! Наверное, она. Кто же другой будет так отчаянно трезвонить?» – промелькнуло в мыслях маленького горбуна, и он поспешил к двери.
– Ну, конечно, Дося!
Высокая, тоненькая девочка с белокурыми локонами, разбросанными по плечам и перехваченными двумя яркими алыми бантами над маленькими розовыми ушами, в платье, из которого она успела вырасти, вбежала в кухню и кинулась к маленькому горбуну, уткнулась ему лицом в плечо и зарыдала.
– Она опять… опять меня прибила!
– И опять ни за что, ни про что, конечно? И опять ты, конечно, пострадала невинно, бедная Дося? – произнес Веня.
Новое рыдание было ответом на его слова.
Девочка освободилась из рук своего приятеля и ушла в комнату. Здесь она повалилась на кожаный диван и, зарывшись лицом в потертую гарусную подушку, вышитую когда-то Дарьей Васильевной в подарок мужу, залепетала, всхлипывая и обрываясь на каждом слове.
– Ну чем я виновата, скажи на милость, что не могу и не умею я читать стихи, как она? Нет у меня таланта ни капли, да и только. Ну, послушай, горбунок, сам подумай: если она такая умная – не все же должны быть такими? И таланта у меня столько же, сколько у черной курицы соседей… Ах ты, Господи! Уж я и не знаю, что мне делать, горбунок, право. Ведь обидно же слушать каждый раз, что я «дылда» и «тупица» и что мне давно пора подумать о том, как зарабатывать себе самой хлеб; и что я до четырнадцати лет, как камень, вишу у нее на шее. Да разве я сама рада этому? Да что же делать, горбунок, если я уж такая ничтожная и бездарная уродилась? Ни шить, ни вышивать не умею. Да и не люблю я этого. Пускай лучше в дырках вся ходить буду, а ни за что ничего не починю себе сама… Ни за что в мире! За это она и бранит меня. А потом – эти стихи! Мука – декламировать их перед ней! Не в силах я этого делать, горбунок мой хороший! Ты представь себе только: сядет она в кресло, такая нарядная, красивая, благоухающая, и начнет смотреть на меня своими чудными глазами. Смотрит и ждет, когда я начну. А у меня, как нарочно, в голове последние мысли путаются. И под коленками что-то дрожит. Захочется не стихи ей читать, а говорить ей, какая она прекрасная, добрая, а я гадкая, противная, бездарная перед нею.
– Неправда! Не добрая она, если тебя бьет и мучит немилосердно, – оборвал шепот девочки Веня.
Тут, словно на пружинах, подскочила со своего места Дося. Ее мокрое от слез лицо просияло, а карие глаза блеснули.
– Вот уж нет, вот уж неправда! – вырвалось у нее. –